В серегины запястья впились чьи-то жесткие пальцы…
— Эко уцепился! — в голосе звучало неподдельное уважение. — Клещами не оторвешь!
Руки таки разогнулись. Поддаваясь насилию — Сергей явственно услышал протестующий хруст. Тут же исчезла лежащая на груди тяжесть. Рядом послышались шлепки, донесся кашель, кого—то вырвало…
— Оклемается. Видит Бог, оклемается Федька-то! Надо бы его в яхт положить, пусть отдышится!
Шабанов, улыбаясь, смотрел в бездонную синь. По телу волнами прокатывалась истома…
— Хфатит лежать, бестельник! Итти рапотай!
Кованый железом сапог врезался в ребра. Синева Небес померкла, словно по ней мазнули грязью. Умеет, чертов Кафти, вернуть раба «на круги своя». Не откажешь…
Серегу вздернули на ноги, подставили плечи. Кафти молча смотрел, как поморы впрягаются в лямки. Флегматично ждавшие, чем дело кончится, финны и не выпрягались. Пузатый яхт сдвинулся с места…
«Потащили? А я гирей на поморах висеть? — Сергей упрямо вскинул голову. — Ну уж нет!»
Коротенький шажок в сторону… теперь наклониться… осторожно — чтоб не упасть… голова-то кружится…»
Волочившаяся по гати лямка вернулась на серегино плечо. Где-то неподалеку насмешливо фыркнул Кафти. Сергей не обратил внимания.
На горизонте замаячили торфяные увалы — болото кончается. Гать уже не сплошная — только над особо зыбкими местами. Под ногами чавкает — все еще ждуще, с голодной алчностью…
«Зря надеется, сволочь. Не обломится! Поморы-то рядом топают, шатнись — сразу чье—то плечо страхует. Молча. Может, самому что-нито сказать надо? А что?
Сказать… Где слова-то? Ведь не Рэдрик Шухарт — Шабанов! Не в Зоне рос!.. Или уже в Зоне? Тьфу, пропасть!»
Сергей откашлялся.
— Я, это… ну… в общем, спасибо, мужики!
«Еще бы слезу пустил, позорище! Лучше бы и впрямь пасть не разевал!»
Сергей внутренне замер…
«Не ответили… Я, что-ли набег проспал? Не объяснять же, что в тот день водку хлестал на задворках мурманских?!»
— Ну и хрен с вами, молчите дальше! — буркнул вконец разобиженный Шабанов.
Заборщиков по-медвежьи тяжело повернулся, мрачно зыркнул из-под насупленных бровей… Бесконечной чередой потянулись секунды…
— Обалдуй, — вынес наконец вердикт помор.
Лопарь Матрехин фыркнул… следом в один голос захохотали братья Протасовы. Громко, от души — каянские бонды испуганно шарахнулись в сторону, крайний шлепнулся в грязь, вскочил — поскуливая и потирая ушибленную о затонувшую корягу задницу.
Снова шаг за шагом прочь от родных берегов… как час, как день назад… Нет. Что-то изменилось. Шабанов еще не мог понять что, однако умирать больше не хотел.
Река — озеро — волок… Шест — парус — бурлацкая лямка… команда шведа впрягается наравне с поморами… короткие перерывы на еду… скудную еду — ржавая сельдь и сушеная треска. Вместо сна — каменное забытье… пока рев лютующего шведа и удар кнута не вернут к постылой реальности.
Сопки по-осеннему рыжие, на макушках и голых склонах белые пятна ягеля. Скалы пестрят выходами кварцевых жил которые на крест похожи, которые на гигантского человека…
Сергей запоминает приметы, услышанные названия, шагами отмеряет протяженность участков… не для будущего побега чтобы хоть чем-то занять отупевший от монотонности разум:
Кемь — Юшкозеро — Кимас — порожистыми протоками в озеро Каменное — швед обозвал его Rivijarvi… здесь кончается Русь, начинается Каянь…
Впрочем, у Заборщикова на сей счет особое мнение.
— Каянь… — изредка мрачно ворчал помор. — не Каянь Окаянь бесовская! Опоганили Восьмиречье! По древнему ряду чьи земли? От Сиговца до Кеми—реки промыслы новгородские были, да лопь лешая кочевала. А теперь что? Понаперло свеев, житья от них нету!
Заборщикову конечно виднее, он сюда не раз ходил… и, по слухам, не рыбой торговать.
Странная мысль заставила Серегу встрепенуться — какие слухи? Что может знать он, мурманчанин двадцать первого века, о разбойничьем прошлом угрюмого помора? Неужели тимофеева память просыпается, его собственную замещая? Чем это закончится?.. А-а, неважно! Все равно дорогу запоминать надо — Тимше ее знать неоткуда.
Волок за волоком от одного мелкого озера к другому, чьи названия вряд ли и местные помнят… Самый длинный и тяжелый — на Иванозеро… а ведь прав Серафим, наши это места!
Еще одно приметное место — высоченная стена кроваво—красного гранита вырастает из синей глади. Захочешь, не забудешь…
Волоки закончились. Грести стало легче — водораздел остался позади, теперь шли по сливающимся в единую цепь озерам. Течение почти не чувствовалось, зато устойчивый северный ветер туго надул паруса.
Время шло. То один, то другой яхт устремлялся к устьям впадающих в озера речушек — каянь расползалась по родовым гнездам. Вслед что-то кричали — то ли прощались, то ли передавали приветы дальней родне. Ни один из кольчужников не отделился — костяк весайненовской банды следовал за предводителем.
Берега то расходились, теряясь в синеватой дымке, то вновь сближались, возвещая о переходе в следущее озеро. Заборщиков время от времени оборачивался, словно высматривая знакомые места.
— Овлуй—остров скоро, — наконец проворчал он. — Каянь проклятая!
— Остров? — тихо переспросил Шабанов у Букина.
— Остров, остров! — зло хмыкнул Федор. — И крепость на нем… Каяниборг называется. Оттуда на нас и ходят…
— Выстроили, гады! — не сдержав гнева, прорычал растерявший молчаливость Заборщиков. — Ничо, отольются им еще слезы русские! Мало на Ругозере их побили, ох мало…
— А что на Ругозере случилось, дядька Серафим? — вопрос вылетел раньше, чем Сергей успел себя остановить, но Заборщиков, к удивлению, ответил.
— Воеводка Горн случился… отсюда, с Каяни. И три тыщи войска за собой привел. Да не тут-то было — приветили корелы гостенька. От души приветили — еле ноги унес! Десять годов тому минуло…
Серафим замолчал, явно выбрав лимит на неделю вперед… но тишина долго не продержалась — решил подать голос Кафти:
— Эй, monker! Скоро у тепя нофый рапотта! Натто молиться, чтопы Юхо вам колофы не рупил!
«Чует, скотина шведская, когда вякнуть. И впрямь — раз пришли, так зачем поморы? Яхт разгрузить и все…» Шабанов посмурнел.
— Не боись, Тимша, — просипел доселе молчавший лопарь Афоня. — У корел полоняне свейские есть — обменяют!
Матрехин бросил опасливый взгляд на угрюмо смотревшего вдаль Серафима и заговорщицки подмигнул.
Ближе к Овлую, от разбойничьей флотилии осталось с десяток судов — все, кроме яхта Кафти, с отборными экипажами. Яхт отставал. Наступил момент, когда до самого горизонта не осталось ни единого паруса. Швед взъярился.
На Кафти было страшно смотреть, кнут без устали гулял по спинам гребцов. Доставалось даже каянцам. Немчура ежилась, но не роптала.
Кафти метался по яхту, не находя себе места. Головы поморов осыпала брань на всех известных шведу языках. Рефреном звучал осточертевший Сереге возглас:
— Пыстро! Satana perkele! Сопаки!
К полудню миновали протоку меж озерами. Впереди попрежнему не было ничего, кроме затянутого серой дымкой горизонта. Стоило оказаться вдали от берегов, как ветер усилился, над волнами полетели клочья пены. Удары волн выбивали из рук весла. Швед, отбросив усталого бонда, встал к румпелю.
От бешеной гребли с ладоней содрало кожу, рукоять весла пропиталась кровью…
«Сколь еще?.. — билось в голове. — Не выдержу…»
Кафти оживился, что—то крикнул вмиг повеселевшим каянцам. Сергей, рискуя сбиться с ритма, обернулся. Вдали, цветными лоскутками виднелись паруса весайненовской иолы.
— Пекку догоняем… — проворчал Федор. — Знать бы еще, куда он спешит…
— Авось, кто ему избу спалил! — проворчал Сергей.
Яхт подошел к иоле Весайнена так близко, что Сергей едва не зацепил весло каянского гребца.
— Huath skedde, Juho? — сложив ладони рупором, гаркнул швед. — Iak hafuer drivith thrällar half dö! /Что случилось, Юхо? Я загнал рабов до полусмерти! (древнешведск.)/