— Дык воевода же! — попробовал возразить Егорий. — С немчурой задраться, оно дело святое, тока без дозволения воеводского не могу.
— С воеводой я договорюсь, — отрезал Нифонтов. — А нынче хочу, чтоб ввечеру от вас и след простыл! Тебе ж, парень, — повернулся он к Шабанову, — домой пора, нагулялся по свету вдосыть.
«Насчет домой, это он здорово сказанул, — мысленно усмехнулся Шабанов. — Ау, Каврай, божок лопарский! Слышал, что умные люди говорят? Отправляй давай!»
В избе потемнело. Бревенчатые стены качнулись, готовые раствориться «в глуши времен, во тьме веков»… на миг. В следующую секунду к ним вновь вернулась несокрушимая вещественность. «Издевается… Или эксперимент не закончил? А хоть так, хоть эдак, в Умбе отсиживаться все одно не с руки…»
— Я тоже в Колу, — буркнул Сергей. — Авось пригожусь.
Нифонтов пожевал губами, вяло махнул рукой:
— Хочешь ехать — едь. Я тебе не нянька.
Дверь захлопнулась, оставив позади кошмар пыточной. Шабанов осмотрелся. Судя по начавшему сереть небу, дело шло к полудню. Позади тюрьмы в обе стороны тянулась бревенчатая стена острога. Впереди теснились дворовые постройки, за ними виднелись церковные купола. Справа в стене чернел проем распахнутых ворот. У проема о чем-то болтали двое одетых в малиновые кафтаны стрельцов. Бердыши мирно подпирали воротные створки. За воротами начинался посад — рубленные из добротных бревен избы. Разные — от хором в два поверха, до избушек пяти шагов шириною, вросших в землю по низкие затянутые слюдяными пластинами оконца. Трубы не дымили — хозяйка с утра печь топит — еду готовит, избу согревает. А днем почто дрова жечь? «Пусто дело!»
— Сани-то у нас есть? — спросил Шабанов, ни к кому особенно не обращаясь.
— А то! — усмехнулся Букин. — Или ты думал, что мы с Серафимом пехом в Кандалуху приперлись? И сани, и олешки… выпивки нет. В кабак царев заглянуть бы…
Букин вопросительно повернулся к Заборщикову. Помор недовольно поджал губы, успевшая заиндеветь борода встопорщилась.
— Вам с Харламовым лишь бы в кабак, — буркнул он. — Мало вечор начудили?
— Уж и спросить нельзя! — с деланым безразличием пожал плечами Букин. — Нет и нет, не очень-то и хотелось!
— Ага… — поддержал Егорий и горестно вздохнул.
Северная изба из трех срубов делается. И все под одной крышей. Передний, «летник» — просторный, не натопишься, потому в нем летом живут, да праздники отмечают. За «летником» «середка» идет — в ней и хлев, и кладовки, и сеновал наверху, между срубами просторные сени или «мост», а уж последний в ряду — «зимник». Избушка малая, зато теплая, из неохватных бревен сложенная. И оконце в ней всего одно, ма-ахонькое.
У такого оконца Шабанов и сидел — горячие щи хлебая, да свежеиспеченным хлебом закусывая. На скорую руку над лоханью мытое тело грела чистая, хоть и латаная одежка с хозяйского плеча, рядом, на скамье лежала меховая лопать, у порога стояли добротные валенки.
«Неужто все позади? Плен, яма с ледяной жижей…. одинокий поход сквозь ночь… Даже не верится». Сергей ел и слушал собственную историю в изложении Букина. Напротив, завороженно внимая Федору, сидели хозяева.
Род Заборщиковых успел расселиться вдоль всего терского берега. Вот и в Кандалакше, как выяснилось, жила родня — замужняя сестра, да трое двоюродных братов с семьями. К одному из них — Петру, статью и угрюмостью мало отличимому от Серафима, они и завернули.
Без Егория — вояка побежал за оружием и амуницией.
— Надо бы это… за здоровье Шабанова! — Букин предвкушающе потер ладони…
Заборщиков насупился.
— Ну и… поморов, что в Каяни остались, помянуть… упавшим голосом добавил Федор.
— Помянуть? — Грозовой тучей рыкнул Заборщиков. Сергей явственно ощутил запах озона. — Мало давеча водки с Харламовым выжрал? А на Тимшу-то не коси, не коси! Неча мальца спаивать. И смотри у меня!..
Букин, как бы невзначай, прошелся по горнице… в результате между ним и Заборщиковым оказался массивный стол.
— Дык я че? — пробормотал он. — Я ничо…
— Что ж это на свете деется? — всплеснула руками Петрова супружница. — Парень в себя прийти не успел, а вы его в Колу тащить собрались! Не мужики — недоразуменье сплошно!
Хозяйка задиристо встала перед Серафимом, пухлый кулачок ткнул в широченную, как ворота сарая, грудь.
— Домой ему надо. Шабаниха, небось, с ума сходит!
Гроза миновала. Брови Серафима задумчиво сошлись к переносице, Букин облегченно вытер вспотевший лоб.
— Вот я ему баньку истоплю, да ночь поночует, а утром с Петькой в Умбу! — продолжала кипятиться хозяйка.
Сергей понял, его мнение здесь никого не интересует. «Это что? — давясь обидой, подумал он. — После драк, убитых финнов, схватки с волчьей стаей — снова в несмышленыши? Не выйдет!»
— Сядь, хозяйка. Не мельтеши! — нарочито сурово пробасил он. — Никто меня не тянет — сам вызвался. И баньки твоей ждать недосуг — Весайнен уж на подходе, а народ по зиме кто в кабаке, кто на печи. Вырежут сонных, и вся недолга. Спешить надо.
— Экий торопыга, — проворчал сидящий напротив Петр. Аль зазноба в Коле ждет?
«Если б в Коле…» Сергей вспомнил наивную большеглазую лопарку, в груди защемило. «Как она там? Матул верно говорил — стены у монастыря крепкие… а все ж тревожно на душе…»
— В Коле, не в Коле… Посадник сказал, чтоб ввечеру нашим духом здесь не пахло, значит неча и рассиживаться.
— Эт-т верно, — поддержал Букин. — Нилыч шибко сердит был. Лучше бы ему не перечить.
«Кто бы говорил! В пыточной едва не в драку с посадником лез, а нынче эвон какой послушный… — мысленно ухмыльнулся Шабанов. — Или боится, что давешнее озорство наружу выплывет, да кто-нито по шее накостыляет?»
В дверь постучали. Не дожидаясь приглашения в избу ввалился Егорий. От вчерашнего пьянчужки ничего не осталось — у порога высился облаченный в кольчужный доспех воин, пояс оттягивал тяжелый меч в кожаных видавших виды ножнах, из-под кольчуги выглядывала меховая поддевка, короткому плащу-налатнику Егор предпочел куда более теплый и длинный мятель.[40]
— Мир дому сему! — перекрестился на образа Харламов и повернулся к Серафиму. — Не пора ли ехать, старшой?
Заборщиков подумал и кивнул.
— Засиделись мы, брат, — сказал он, повернувшись к Петру. — И впрямь ехать пора.
Молодуха повздыхала—попричитала, да принялась собирать припас на дорогу. Двое лопарских саней-нарт ждало на дворе, рядом с ними, неприязненно взирая на чуждый, пропахший дымом и железом посад, теснились олени.
«Ну да, естественно — куда там лошадям по северным снегам. Мука сплошная. И коням, и людям. Только на рогачах…»
Прощались недолго, хозяйка тишком — чтоб не заметили мужики, — всплакнула, Серегу жалеючи. Петр молча убрал жердь, заменявшую снятые на зиму ворота, обнялся с двоюродником. Федор с Егором поклонились хозяевам. Глядя на них, поклонился и Сергей.
— Рядом со мной садись! — скомандовал Серафим Шабанову. — Чтоб на глазах был.
С кем ехать, Сергея не волновало — лишь бы побыстрей с места сняться. Харламов, как и ожидалось, подсел к Букину.
— Вставай! — строго прикрикнул Заборщиков на улегшихся оленей.
— Анньт! — вторя Серафиму, по-лопарски крикнул Букин. «Снова поход сквозь полярную ночь, снова холодина и далекий волчий вой… даже соскучиться не успел! — сардонически усмехнулся Сергей. — Чего мне в избе не сиделось? А еще лучше — в собственной шкуре. Мог ведь дома остаться, мог…»
Несмотря на иронию, на душе было спокойно. Даже умиротворенно. Впервые, после смены тел, все шло правильно. Как надо.
— Слышь, Серафим! — позвал Шабанов. — Я подремлю чутка.
— А и дремли, — не оборачиваясь согласился Заборщиков. — Мне спокойнее.
«Обрадовал, называется, бирюк лешев!» Сергей мысленно показал Серафиму язык и зарылся в наваленный на сани ворох шкур.
К утру второго дня резко похолодало. «За тридцать, наверное, — думал Шабанов, — Рождество, как-никак… В Мурманске, на Пяти Углах елка стоит, скульпторы изо льда потешные фигуры делают… шампанское пробками хлопает…»