Сергей огляделся. На юге полыхало зарево пожара. Купола церквей и башни острога на его фоне казались вырезанными из ночного мрака. В распахнутые настежь северные ворота нескончаемым потоком вливался посадский люд. Рядом с воротами, готовые в любой момент захлопнуть тяжелые створки, дежурили угрюмые стрельцы. На суровых лицах явственно читалась обида — татей каянских гнать надо, а они тут с бабьем да коровами… Шабанов торопливо прошел мимо ворот.
Протоптанная в сугробах тропа ведет к стрелецкой слободе и дальше, в обход острожной стены, к верхнему посаду. Зарево пожара отражается от нависшей над Колой сопки, трепещущие золотистые отблески стелятся под ноги.
«Значит, все по-новой, да? Пожарища, слезы, полоняне? Пекка за сыновей убитых мстит? Не хрен к нам лезть было!»
В спину что-то кричат. Предостерегающе. Голоса тревожные, сорванные до хрипа. Сергей злобно скалится. «Ничо, пусть кричат, работа у них такая — глотки драть. Я вот тоже глотки драть собираюсь… каянские!»
Сотня с небольшим шагов, и стена кончается. Впереди пылает верхний посад — десятки поморских изб. В черном беззвездном небе кружат огненные хлопья, фонтанами брызжут искры. Истошный рев заживо сгорающей в хлевах скотины терзает слух. Среди огней мечутся застигнутые врасплох бабы. Мужчин поморов нет — вырезали первыми. Вон те, в кольчугах. Пеккина свора! Бой идет у ворот. Немчура рвется в острог, поморы навстречу. Ворота заперты, мужики прыгают с гребня стены — кто в глубокий снег, кто на острия каянских пик. Оглушительно рявкает пушка. Ядро летит над головами, врезается в горящий амбар. Обломки пылающих бревен оставляют в небе огненные росчерки.
«Нет, дуром бросаться нельзя. В капусту изрубят, поганцы…» Взгляд скользит среди пожарищ, цепляется за металлический отблеск. Кольчужник деловито обшаривает мертвые тела. Время от времени пихает в мешок найденное.
«Пограбить захотелось, гаденыш? Правильно, пусть другие головы под выстрелы подставляют. Опытная крыса знает, чем заниматься надо!»
Сергей метнулся за ближайшую избу, короткими перебежками заторопился к мародеру. «Не смылся бы, паскудник, не захотел погеройствовать!»
Финн геройствовать не захотел — слишком уж хороша оказалась добыча. «Если так живет кольская беднота, — наверняка думал он, засовывая в мешок очередной кошель, — то сколь золота найдем в нижнем посаде? Пекка дурень, зачем ему острог? Надо…» Закончить мысль не дали выросшие перед носом сапоги. Сбитый пинком шлем утонул в покрытом копотью снегу. Финн вскочил на ноги, меч выпрыгнул из ножен… почти выпрыгнул. Острые кованые вилы ударом снизу — словно цепляя навозную кучу, вошли в гортань, вынудили задрать подбородок. Длинный чуть изогнутый средний зубец пронзил мозг.
— Нравится? — издевательски спрашивает далекий голос. — Нет? Ну, не обессудь, как уж получилось!
Последовавший за словами толчок бросает мародера в горнило пылающей избы, но финн этого уже не чувствует.
— Кто на новенького? — Сергей обводит утонувший в огне посад лютым взглядом.
Стычку заметили. К Шабанову бегут сразу трое. Ртутно светятся обнаженные клинки. Один из нападавших на три десятка шагов опережает прочих. Лицо Шабанова вновь искажает волчий оскал.
— Давай, милок, поспешай! — нетерпение гонит навстречу, но Сергей лишь пригибается, поудобней перехватывает черен. Острия вил блестят неостывшей кровью…
Финн все ближе, уже можно рассмотреть багровый отсвет в глазах, влажно-красную щель рта в густой бороде, редкие желтые зубы… Удар! С шагом вперед, с яростным выдохом…
Скрежет подставленного железа служит ответом, досада выплескивается матерной бранью. Финн довольно скалится. Меч взметнувшимся над рекой лососем чертит серебристую дугу…
Шабанов отскакивает, уклоняясь от повторного удара. В руках косо срезанный огрызок черена. Противник не спешит наслаждается мигом власти над безоружным русским, ждет, когда юнец взмолится о пощаде…
За спиной с грохотом рушится прогоревшая крыша. В тучах искр летят обломки стропил. Двухметровая жердь падает к ногам Шабанова, вишневые угли шипят клубком растревоженных гадюк.
«Вот оно!» Осознание шанса, как вспышка молнии. Сергей, не выпуская из вида финна, нагибается. Ладонь обхватывает увесистую жердину, отрывает от земли. Багровый росчерк оставляет за собой полосу дыма…
Меч парирует отчаянный удар, вгрызается в дерево. Губы каянца кривятся насмешливой улыбкой, рука дергает рукоять… клинок дрожит, старается высвободиться… окаменевшая за бессчетные годы ель держит мертвой хваткой.
Ухмылка исчезает, каянец перехватывает жердь левой рукой, прислоняет к плечу…
Рукавицы прогорели, мерзко воняет паленой кожей. Боли нет, разум давно уступил место инстинктам. Сергей рывком упирает конец жерди в снег, вновь шипит уголье. Финн выпрямляется… Медленно. Слишком медленно!
Два шага по жерди, толчок… сапог врезается в ненавистную харю. Отвратителный хруст ломаемых костей… Финн падает, в зрачках светится неверие — так не честно! Ведь он уже победил! Русский должен стоять на коленях!
Жердь снова в руках Шабанова. Обгорелый конец, круша зубы, раздирает отверстый в предсмертном хрипе рот каянца.
— Приятного аппетита! — рычит Сергей.
Меч таки выпал из разруба. Яблоко рукояти скрежетнуло по залитой кровью кольчуге.
Сергей нагибается за оружием…
«Тяжел, зараза…»
Мышцы вздулись. Удержать меч кажется почти непосильной задачей… «Хорошо, на рукояти хватает места для второй ладони». Шабанов повел клинком, очертил широкую восьмерку. «Ничего, с вилами управился, а уж мечом… — мысленный пинок отшвырнул драной кошкой вякнувшую неуверенность. — Мечом кого хошь ухайдакать можно!..»
— Alla bakower! Thänna kvalp är minna! /Все назад! Этот щенок мой!(древнешведск.)/
Сергей вздрогнул, голос Кафти он узнал бы и через тысячу лет. Облаченный в длинную — ниже колен, — кольчугу с разрезами до середины бедер и островерхий шлем с прикрывавшей нос булатной стрелкой швед казался вышедшим из кошмаров призраком. При каждом повороте головы по одетым в кованые пластины плечам елозила вороненая бармица.
«Уважает, гад, русский доспех! — непрошено мелькнуло в голове. — Наверняка с убитого воина содрал!»
Меч, как учуявший добычу зверь, неоступно следит за Сергеем.
— Monker?! — Кафти осклабился. — Я тумал, тепя волк съел!
Швед придвинулся на шажок. Кончик меча дразняще звякнул о намертво зажатый Сергеем клинок.
— Ты не учился меч воевать, — укоризненно поцокал языком Кафти. — Клупый монкер. Я тепе коворил, тфой дело — молитфа. Сачем железо рука брал? Тфой брат в monkenfort не брал — с молитфа умирал. Я сам десять монк глотка резал!
«В монастыре?!»
Шабанов мысленно взвыл, ударил с размаху… швед отшагнул вбок, одновременно чиркнув клинком по незащищенным серегиным ребрам. Протестующе затрещал тулуп, в прореху дунуло холодным ветром.
«Даже тело не зацепил, — отстраненно подумал Шабанов. Удовольствие растягивает, скотина!»
Удар, еще один… Швед легко, с усмешкой парирует. Как же его достать?! Удар, удар… Меч тяжелеет с каждой секундой. Сергею кажется, что он поднимает трехпудовый молот.
— Сдохни, гад!
По ногам… Свист вспоротого воздуха, рукоять едва не выпрыгивает из рук. Сергей продляет движение до полного круга и, на этот раз, бьет сверху… полет меча, чуть подправленный шведом, заканчивается в снегу. Сергей теряет равновесие, колено ударяется о сбитый с мародера шлем. Кафти отступает, насмешливо салютуя поднятым вверх клинком.
— Какой пыстрый монкер! Я пыл готоф умирай!
Шабанов с удивлением замечает, что прорех на малице уже три — по одной на каждый его выпад. Прибежавший с Кафти воин ржет, запрокинув к ночному небу покрытую чирьями харю.
— Эй, монкер! — напоминает о себе швед. — У меня тепе ратость есть. Тфой дефка у Юха! Просай железо, иди с ней любовь делай. Я пробовал — хороший дефка, мяккий!
— Вылле?
Взор застлала кровавая пелена. Сергей вскочил. Ярость наполнила мышцы неведомой ранее силой. Меч кажется легеньким прутиком, продолжением руки…
— А-а-а-а-а!!!