Волька отправлялся в церковь подтянутый, волосы были приглажены; чувствовал он себя другим, необычным. Но и Георгина становилась другой. Она словно делалась старше и скучней. Куда-то исчезала девическая легкость ее походки, тускнели васильковые глаза. Что-то тревожное, настороженное, чуть ли не злое появлялось в ней. Она уже не могла улыбаться, не могла понимать шуток и иногда сердилась на Вольку непонятно почему.
Пройдя по скучному пыльному городку, они входили в церковь. Тихо ступая по большим гладким плитам, шли они в боковой притвор, где было совсем безлюдно. Здесь еще ниже, еще тяжелее нависали своды; служба слышалась издалека, сбоку. Оба становились на колени.
– Молись, молись за отца, – шептала ему Георгина.
И он начинал молиться. Он крестился, нагибался и мысленно говорил Спасителю, чтобы тот как-нибудь вылечил отца.
– И ныне, и присно, и во веки веков, – тихо шептала рядом Георгина и потом уже совсем беззвучно шевелила губами, произнося что-то про себя.
– Тетя Гина, а что это – «и ныне, и присно, и во веки веков»? – спрашивал Волька, устав от поклонов.
– Это значит: ныне, вечно и долго-долго, – тихо отвечала она. – Молись за отца, пусть он живет сегодня, и завтра, и долго-долго! Спаситель слышит твою молитву. Моей молитвы он не слышит.
– Почему, тетя Гина? Ведь ты хорошо молишься.
– Я убивала людей. Правда, я убивала их на войне, это были враги, но Спасителю все равно, свои это или враги.
– Спаситель командует над всеми – да, тетя Гина? Он как Главковерх, да?
– Не кощунствуй в храме, – сердитым шепотом обрывала Вольку Георгина. – Молись! – И потом, ласково просительно, слегка касаясь губами его уха, она шептала ему: – Если ты будешь старательно молиться, я oпять дам тебе пострелять из винтовки. Я дам тебе десять пaтронов. Позавчера, после того как ты помолился, отцу стало лучше.
– Спаситель, сделай так, чтобы папа жил сегодня, завтра и долго-долго, – шептал Волька. Он это делал честно и старательно, но он не был уверен, что эта молитвa очень поможет. Он верил в бога и верил, что бог спасет его отца, но ему казалось, что бог это сделает не благoдаря молитве, а просто так, сам по себе. Ведь на то он и Спаситель.
Однажды, когда Волька был совсем маленьким, они с тетей Аней шли по набережной Васильевского острова, против Тринадцатой линии. Там кончался гранитный парапет и начинался спуск. На спуске, у самой воды, лежал большой гребной винт, снятый с судна, и Волька начал играть возле винта, зацепился за лопасть и упал в воду.
Рядом стоял угольный лихтер, и с него кинулся в воду человек и сразу вытащил Вольку на берег. Тот не успел даже наглотаться воды, но весь промок, конечно. Промок и матрос. Он стоял и сердито водил руками по широким брюкам, отжимая воду. «Скажите, как вас зовут?» – дрожащим голосом спросила его тетя Аня. «А тебе какое дело, фуфлыга белобрысая! – сердито ответил моряк. – Ишь, чуть мальчишку не утопила, посматривать надо!» Он, не оборачиваясь, ушел по трапу на лихтер, а Вольку тетка быстро повела домой. «Тетя Аня, а зачем ты спросила, как его зовут?» – задал мальчик вопрос. «Так. Ведь это твой спаситель», – ответила тетка.
И теперь тот Спаситель, которому он молился, и тот, который его когда-то спас, странно перепутывались в Волькиной голове и мешали ему по-настоящему погрузиться в моление, «Ведь я ему не молился, а просто тонул, а он взял да спас меня», – думал Волька. Но он чувствовал, что это грешная мысль.
Чтобы отогнать эту грешную мысль, он принимался рассматривать иконы. Кругом все святые были мужчины, и только одна святая, женщина, выделялась среди них.
Она была изображена более светлыми красками, и лицо у нее было не очень сердитое и строгое. И она была довольно красива. Волька глазел на нее и думал о том, что если бы оживить ее и вытащить из иконы, и потом одеть ее, как Георгину, в зеленую юбку и серую кофточку, то вышла бы она из этой темной церкви на улицу, и никто бы и не догадался, что это святая.
– Что ты так рассматриваешь эту икону? – шепотом прерывала его размышления Георгина. – На иконы нельзя так смотреть! Помни, что это великомученица Екатерина. Это не твоя подружка, комиссарская Ирка, которая вчера в карауле стекло разбила. Молись же за отца!
Выполняя свои обещания, Георгина несколько раз водила Вольку на Четвертый карьер – стрелять. Она снимала со стены винтовку, а ему давала нести широкую кожаную сумку, на которой были вытиснены слова: «Грусс аус Митава» (что по-русски означало: «Привет из Митавы»).
По окраинным немощеным улочкам городка они шагали к Богаделенской роще, потом выходили к бездействующей узкоколейке и шли по ней, пока не упирались в этот Четвертый карьер.
Когда-то здесь ломали плитняк для фундаментов и панелей, но теперь нигде во всем мире ничего не строилось, и карьер был заброшен. Над его откосами лохматой челкой нависали кусты, а на дне его, сквозь острые серые обломки, пробивалась вихрастая трава и хилые побеги ольшаника. А кое-где лежали большие плоские плиты с волнистой поверхностью, и когда Георгина с Волькой по пологому скату узкоколейки входили в карьер, с этих плит соскальзывали и исчезали в траве и щебне маленькие зеленовато-серые ящерицы. Здесь в безлюдье, в затишье, было тепло и тихо; все здесь было по-другому, не так, как наверху. И Георгина казалась здесь другой – веселой, даже озорной какой-то.
Они подходили к заброшенной дощатой сторожке, и Георгина прислоняла винтовку к стене и вынимала из сумки «Привет из Митавы» лист бумаги и медный карандаш с губной помадой. Расправив лист, подложив под него сумку, она рисовала на серой бумаге смешного человечка с круглыми глазами. Поплевав на эту мишень, она приклеивала ее к стене. А Волька ставил на приступочек несколько трехгранных бутылочек от уксусной эссенции, утащенных им из сеней дома вдовы Веричевой.
Потом они шли дальше, в глубь карьера. Георгина с деловым видом снимала с винтовки чехол, осторожно вынимала из пазов оптический прицел и клала его на сумку – здесь он был не нужен. Затем она плавно ложилась животом на землю, на мелкие камешки и траву. Она сразу как бы срасталась с землей; казалось, тронь ее, и она, как ящерица, заскользит по дну карьера и скроется, и никто никогда ее не отыщет.
Внезапно, с очень коротким промежутком, раздавались два выстрела.
– Сбегай проверь, – небрежно и весело приказывала Георгина.
Он бежал к сторожке и брал мишень. Теперь у человечка в каждом глазу было по рваной звездочке. Волька прикладывал к лицу бумажку и сквозь эти звездочки смотрел на небо. Потом спешил к Георгине.