Другая, столько же изумительная картина Матейки (только гораздо менее пестрая и более гармоничная и рельефная по письму) это «Люблинская уния». Центром композиции у него сделан король Сигизмунд-Август, радостно поднимающий распятие и чуть от восторга не аплодирующий тому, что вот, наконец-то, совершается теперь соединение Литвы с Польшей, дело, около которого он целых сорок лет ходил, все умасливая да подскабливая препятствия и помеху. К сожалению, именно эта фигура всего менее удалась в картине: она слишком похожа на деревянную куклу. Зато все остальное представляет целый ряд типов высокого совершенства. Коленопреклоненный старик, Мартын Зборовский, примас и кастеллан краковский, левой рукой держит свиток с печатями, целую пергаментную башню: это акт присоединения; другую руку он кладет на евангелие, и зритель точно слышит его старческий, дребезжащий и спотыкающийся голос, произносящий клятвы. Кругом епископы, гетманы, воеводы с мечами и государственным знаменем, благословляющий издали дряхлый кардинал, блестящие польские юноши в придворном костюме, наивные простофили крестьяне, удивленные своему вдруг присутствию тут, насмехающиеся исподтишка диссиденты, ликующие магнаты, красавицы-польки в верхней трибуне — вот из чего составлена эта поразительная картина.
Другие два исторические произведения Матейки: «Обличительная проповедь Скарги перед двором, польского короля (1592)» и «Коперник в наблюдении на платформе собора», менее удались. «Проповедь Скарги» в первый раз появилась на парижской художественной выставке 1865 года и тотчас же была замечена французской художественной критикой, очень наметанной и образованной, значит, и очень чуткой ко всему талантливому. Несмотря на ужасно черный колорит и многие позы, слишком театральные или преувеличенные, — наконец, на странные позы дам, мечущихся взад и вперед как угорелые по собору, чего, конечно, никогда не случалось ни с какими придворными, какие бы там ни были самые громовержущие проповеди каких угодно Босеюэтов и Флешье, — несмотря на все это, французская критика тотчас сказала, что «Матейко обещает быть важным приобретением для исторической живописи». И действительно, начав энергическими проклятиями и грозным негодованием Скарги, Матейко никогда уже не понижал взятой раз ноты и шел с тех пор, все эти 8 лет, все только выше и выше, все с той же серьезностью, все с тем же национальным и общественным энтузиазмом. Если этот человек подольше проживет, мы, наверное, дождемся от него еще многих взмахов могучего орлиного крыла. Кроме перечисленных картин Матейки, на всемирной выставке было несколько превосходных портретов этого художника. Всего примечательнее был грудной портрет дамы (должно быть, польки) на таком эффектном желто-розовом фоне, какого не пробовал никогда еще ни один, кажется, художник.
Другой капитальный польский живописец, Жеримский, живет вне своего отечества, в Мюнхене, но все сюжеты его картин — польские или относящиеся к польской истории и польским местностям, и все это трактовано с таким мастерством, которое ставит его на высокое место в ряду современных художников. Трудно сыскать в ряду новых картин что-нибудь совершеннее его «Привала в лесу», его встревоженного «Авангарда» среди степи, его цепи двигающихся по снегу «Казаков». Натуральность фигур и лошадей, изумительно написанные пейзажи, дым на только что выстрелившем ружье, вороны, каркающие и шлепающие в воздухе крыльями, каждая подробность и мелочь написаны здесь просто изумительно. Но всего совершеннее, потому что она полна поэтического чувства, небольшая картина под названием «Ночь». Луна светит над Вислой, на крутом бережку в маленькой хижине мелькает огонек, отражающийся тоненькой красной черточкой в воде; еще другие огоньки мелькают по разным другим местам, за водой, а на берегу, наверху стоит несколько фигур, но везде тут так темно, что их едва видно. Это евреи с книгами, по обряду своему вышедшие в новолуние на открытый воздух и читающие тут при лунном свете, вполголоса, свои еврейские молитвы. Одной этой картины было бы достаточно, чтобы художнику создать себе самую крупную репутацию.
Прекрасна большая историческая картина Брандта: «Осада Вены турками в 1683 году», точно воскрешающая, в больших размерах и в красках, миниатюры старинных рукописей и печатных книг; прекрасны портреты Родаковского, милы польские жанры Куреллы, Паховского, рисунки карандашом (почти все идеальные и трагические) из новейшей польской истории, Гротгера, акварели и рисунки Тены и т. д. Все это, вместе сложенное, составляет порядочный материал для особой школы. Жаль только, что не было тут, в этой блестящей компании, ни одной из исторических картин покойного краковского живописца Каплинского: они представляли все только сильные трагические сюжеты из новейших польских времен и заслужили сильные похвалы со стороны французской художественной критики, на выставках 1865 и 1867 годов («Эпизод» и «На реках вавилонских»).