Я была не похожа на них, потому что мечтала о самостоятельности, стремилась к ней. Я догадывалась, что меня ждет. Наизусть выучила Диккенса, чтобы четко помнить: Оливеру Твисту повезло, в жизни так не бывает.
Я очень хотела верить, что справлюсь, но все равно оказалась не готова.
Честно признаюсь, я чувствовала себя львом из зоопарка, которого выпустили в прерии. Львом, который не умеет охотиться, ни на что не годен и медленно чахнет под палящим солнцем. Замерзая в маленькой холодной комнате, которая досталась мне от государства, я иногда не верила, что и завтра смогу бороться за свою никчемную жизнь.
Знаете, где находила силы? На пятом этаже общаги, где комнаты в основном принадлежали детдомовским. Представляете атмосферу, да? Большинство ребят сдавали их за копейки в аренду, а сами втроем-вчетвером ютились на семи квадратах и пропивали – хорошо, если пропивали – деньги. Через день устраивали мордобой. На общей кухне всегда стояла вонь, потому что они не знали, какие продукты нужно хранить в холодильнике и морозилке, а еще – что нужно выносить мусор. И не пытались узнать. А я отчетливо понимала, что не хочу, как они. Было невероятно сложно, но я нашла работу и наметила какую-никакую цель.
Было! Мне до сих пор сложно. Даже если не брать в расчет денежный вопрос – моя вечная боль. Я и сейчас учусь. Пытаюсь разобраться в адресах и телефонах: куда и к кому бежать, чтобы решить вопрос с долгами по электричеству и неработающей с прошлой зимы батареей. Привыкаю к тому, что у меня есть выбор – да хотя бы какую кашу на ужин сварить, к тому, что несу ответственность за каждое решение. И все равно перед сном по привычке жую хлеб, укрывшись одеялом с головой.
Бурный поток мыслей уносит меня далеко-далеко. Забывшись, я не понимаю, что заставляет обернуться, пока не различаю знакомые черты движущегося силуэта. В один миг прихожу в себя, убираю челку, немного щурюсь – солнце по-прежнему слепит, да и глаз у меня не самый зоркий. И все-таки я права. Никита Горский резким, размашистым шагом идет прямо к…
Картинка быстро складывается. Блин, дел же наворотит! Может, он пьян? Ненавижу пьяных.
Пока думаю, тот преодолевает половину пути, подхватывает камень и со всей силы швыряет в окно. Хорошо, что промахивается.
Хочется развернуться и уйти. Не вмешиваться и оставить все как есть. Это не моя судьба, не мои проблемы. Мысленно шлю Горского далеко и надолго, на деле же тараном сбиваю с намеченного курса и толкаю его за дом как раз в ту секунду, когда на крыльцо кто-то выходит. Кажется, двое.
Неожиданное появление играет мне на руку: пока Горский складывает два плюс два и только подумывает вырваться, я сжимаю его запястье и разворачиваю лицом к стене.
– Тормози, Терминатор.
– Не лезь, – громко рычит он.
– Да тише ты! – шикаю, вслушиваясь в разговор.
Едва ли можно разобрать половину слов, только отрывки. Вроде «ты же все видел», «не боишься идти против них» или «его отец так просто не оставит». Для меня все запутано, зато Горскому понятно. Он стискивает челюсть от злости и явно жаждет крови. Но даже когда диалог стихает, мы по-прежнему стоим в той же позе – прижатые друг другу. Точнее, он – к стене, а я – к нему.
Осознав это, сразу отскакиваю на полметра и прячу взгляд. Не могу смотреть на свежий шов прямо у него над бровью. Скулы сводит и во рту привкус железа появляется. Иногда моя фантазия слишком усердствует там, где не надо.
Горский наигранно потирает запястье. Уверена, ему не больно, вон ручищи какие! Явно намекает, что недоволен.
– Ты.
Кажется, пора уносить ноги. Потому что жар, с которым он выплевывает короткое слово, чувствуется на расстоянии. Потому что его ноздри раздуваются, как у свирепого животного. Но все это цветочки по сравнению с глазами. Уверена, в этих серых льдах можно насмерть замерзнуть.
– Кто ты, черт возьми, такая?
Значит, слов благодарности не будет? За то, что я его от дисквалификации спасла, например. Нет? Ну ладно.
– Стой!
Он двигается следом за мной и даже пытается схватить за локоть, но я вовремя ускользаю.
– Чего тебе? – спрашиваю как ни в чем не бывало, подперев руками бока.
Знаю, что провоцирую, но меня чертовски бесят неблагодарные люди.
Горский тяжело дышит, сжимает кулаки, разжимает. Он смешно двигает губами, а я улыбаюсь, когда замечаю бесконечно долгий выдох, после которого он вроде бы расслабляется. По крайней мере, тугие веревки его вен растворяются под кожей.