…посреди улицы, видимо наплевав на смертельный ритм движения, ругань клаксонов, визг тормозов, удивительный молодой человек в аккуратном белом костюме прильнул к блестящему желтому телескопу, нацелив его на совершенно белое, будто вытравленное кислотой, небо. (Этот чудаковатый парень — анти-яппи, в общем-то образованный молодой человек, у которого есть все возможности получить хорошую, престижную профессию. Но он начхал на такое светлое будущее, ему не в кайф перспектива горбиться по 50 часов в неделю в крутых офисах, делая кому-то деньги. Он работает максимум десять дней в месяц, получает тысячу долларов и, честно говоря, доволен этим. Ведь у него столько свободного времени! Он посвящает его, например, исследованию дневного космоса. Кстати, это замечательное явление зовется «дауншифтингом»…)
Тимченко успевал прочесть броские вывески, на немецкий манер произнося про себя их заголовки: «Манхаттан-Аирпортс Экспрэсс», «Таксис унд Лимоузинэс», «Субвэй», «Харлэй-Дэвидсон оф Нэв Йорк Сити», «Лэвис», «Патрик Бэкер унд Соне», «Харлем Спиритуалс», «Сакс», «Барнэйс», «Эмпирэ Статэ Бюилдинг», «Нэв Йорк Галлери», «Тэ Манхаттан Арт унд Антиквэс Цэнтер», «Тэ Фантом оф тэ Опэра», «Йесус Христ Супэрстар», «Тэ Мэтрополитан Музэум оф Арт», «МкДоналдс оф Тимэс Сквэре», «Ангэлс Рэстаурант», «Гей анд Лесбиан», «Комэди Клубе», «Кинэматикс», «Калвин Клэйн», «Трибэка Блюэс», «Опиум», «Голф Товн», «Бронкс Зоо»…
Тимченко увидел красивую девицу в короткой сиреневой курточке с меховым воротником. Девица плавно катилась на коньках по ледяной дорожке, за ней развевался пурпурный шарф. Словно в тон ему, по краям дорожки цвели живые розы. Тимченко стало немного грустно: он вспомнил, как мало роз осталось в его родных Сумах.
…Примерно через 50 минут машина была на Брайтон-Бич. Со ста долларов таксист вернул Петьке 60 сдачи.
На Брайтон-Бич было совсем нестрашно. Напротив, стоило только Тимченко ступить на асфальтированную землю улицы, о которой, естественно, был наслышан, как вереница образов-сюжетов Брайтона увлекла Петькино воображение в свой беспокойный пестрый поток. Вывески, реклама, вывески, реклама, витрины, витрины — куда ни глянь — все на русском: «Аптека Рабиновича», «Бакалея Цукермана», «Гастроном Центральный», «Суши-бар Садко»… — граффити черт знает на каком языке, подростки на роликах, авто с цветными шинами (а может, и с обыкновенными — поди разберись, когда в глазах у Петьки мир пестрит, с десяток радуг в каждом глазу!), магазинчики, магазины, магазинищи, кафе, рестораны, агентства, которые, судя по вывескам, берутся за оказание услуг, обмен, куплю-продажу, наверное, чего угодно…
Тимченко заглянул в агентство по недвижимости: самое время было подумать о крыше над головой. Таких, как он, в небольшом помещении с потускневшим евроремонтом и время от времени зевавшей девицей за стеклянной перегородкой, толкалось, наверное, человек тридцать. Тимченко, как он ни тужился, так и не удалось изобразить напускное безразличие на своей явно растерянной физиономии. Однокомнатные квартиры (по сути, двухкомнатные — спальни в них в расчет не брались) сдавались на Брайтоне не ниже 700 долларов в месяц. В других районах Нью-Йорка жилье стоило еще дороже.
— Ну-ну, дружище, не все так хреново! — вдруг поспешил успокоить Петьку добродушный толстяк завидного телосложения с метелкой пшеничных усов над расползшимися в улыбке губами. Толстяк оказался тезкой, а приехал из Белоруссии — полесского Гомеля. Петр Лукашевич, подбадривающе похлопав Петьку Тимченко по плечу, протянул тому газету на русском языке:
— Газеты надо читать, Петро! С такими газетами, как эта, не пропадешь! Ищи, дружище, объявы о сдаче комнат для русских туристов. И не пользуйся больше желтым такси! Вот тебе монетка — вызовешь карсервис…
Кто-то рядом с Тимченко произнес: «Живи технологично! Пробуй лично!» Петька открыл «Русский базар», подаренный белорусом, и… утонул в море, нет, скорее, болоте информации. Вздохнул и, будто Иван-царевич, отправился на поиски счастливой «стрелы». На девятой странице объявка-«лягушка» «проквакала» ему заветный адресок, где были обещаны умеренные цены за столь же умеренный комфорт.
Машина службы карсервис, забрав Тимченко у таксофона, откуда он сделал заказ, повезла Петьку в нью-йоркскую даль. Привыкнув к тому, что просторы на родной Сумщине сплошь состоят из вольных и обработанных полей, лесов и огородов и лишь в отдельных местах заняты поселениями людей (неудержимо стремящихся в эти самые поля, леса и огороды), Петька, подавленным взглядом наблюдая чудовищное скопление камня, бетона, металла, стекла, вдруг подумал о том, что с этим городом шутки плохи. Что Нью-Йорк, по идее, должен быть очень автономным, более того… вовсе обходиться без участия людей. Что эта жизнь, которая сейчас пульсирует на улицах, живо отражаясь в витринах, фарах, рекламных огнях, очках пешеходов, на их сумках, блестящих плащах и плейерах, сохранится даже в том случае, если люди все до единого покинут этот город. Вот придет им в голову какая-нибудь подобная фигня, и они скажут: «Фак ю, Нью-Йорк!» — и уйдут из него. А город — ничего, продолжит переговариваться моторами авто, устраивать перепевки автосигнализаций, накатывать волны цикадовых хоров (от которых впервые прибывший в Нью-Йорк сходит с ума), красоваться рекламными неонами, перемигиваться электрическими глазами…