Из безуспешной борьбы, осложнявшейся постоянным запросом на реализм, который вел прямиком к социальному реализму тридцатых годов, вырос миф об одиноком гении. В двадцатых – начале тридцатых многие художники, тяготевшие к Европе, говорили о полном отсутствии в США художественной среды, а главное – дискуссий и дружеских связей между живописцами. Пол Бёрлин однажды язвительно заметил, что в первой четверти XX века художники вообще не разговаривали друг с другом; Карл Холти подтвердил это наблюдение, припомнив, что в 1925 году проделал долгий путь в Германию, чтобы учиться у Ханса Хофмана и удовлетворить потребность в общении. Хотя в этих воспоминаниях, возможно, есть доля преувеличения, нельзя отрицать, что в начале века американские художники и скульпторы, оторванные от общества и друг от друга, испытывали постоянный духовный голод. Волна дискуссий и теорий, захлестнувшая Америку после «прорыва плотины» в 1929 году, долго не могла вырваться на волю; это, несомненно, свидетельствует о проблемах, унаследованных из прошлого.
Противоречия, с которыми столкнулось поколение абстрактных экспрессионистов, составляют важную главу истории их направления. Бунт против реализма имел дополнительный подтекст – неприятие массовой культуры. Каждый из предшественников, смирившийся с расцветом индустриализма, теперь стал их врагом. Идея репортажа, с их точки зрения, даже не заслуживала презрения. Мощное современное влияние Европы сделало замшелый реализм безнадежно провинциальным; выбор в пользу иллюстративного искусства воспринимался как отказ от искусства вообще. В то же время художник, не желающий говорить на языке масс, испытывал укоры совести в своей бесклассовой позиции, а с ними и муки одиночества. Если он не был репортером и не потакал вкусам публики, ему не было места в Америке. И тем не менее он по-прежнему жаждал признания. Пока в конце сороковых годов не укоренился миф о художнике как о вдохновенном пророке, американских живописцев и скульпторов раздирали противоречивые желания быть абсолютными индивидуалистами и вместе с тем членами общества.
Вплоть до Великой депрессии художнику трудно было считать себя необходимым членом здорового общества. Если бы между обществом и этим наглухо изолированным художником существовал хоть малейший контакт, многие конфликты начала века никогда не вырвались бы наружу так яростно, как это произошло во времена Депрессии. Главную роль здесь сыграло отсутствие художественной среды – посредника между обществом и художником. Тридцатые годы, положившие начало новой эпохе в истории американского искусства, ознаменовались формированием этой среды, в которой абсолютно разные по темпераменту художники, исповедующие абстрактный экспрессионизм, смогли найти моральную поддержку.
Глава 1
Гринич-Виллидж и Великая депрессия
В двадцатых годах в маленьких городках по всей Америке обычно имелся хотя бы один учитель музыки, а иногда и кружок женщин-книголюбов, однако изобразительное искусство в средней школе преподавалось крайне редко, а если и преподавалось, то на ужасном уровне. Даже в университетах кратчайший путь к искусству лежал через механическое срисовывание, которому учили в сугубо утилитарных целях. Поэтому решительно настроенные юноши бежали в большие города, где обычно имелось несколько художественных школ и робкие ростки визуальной культуры. Чаще всего будущий художник устремлялся в Нью-Йорк, где Лига студентов-художников с ее открытой системой, позволявшей студенту выбирать преподавателя, обещала ввести его в современную жизнь. Но даже в Нью-Йорке существовали ограничения в том, что касалось публики. Мердок Пембертон, вспоминая о своей работе художественным критиком в журнале «Нью-Йоркер» в двадцатых годах, саркастически описывает вкусы того времени: «Конечно, национальная любовь к искусству существовала: она выражалась в ежегодном иллюстрированном календаре и “Мальчике на качелях” Максфилда Пэрриша»8. Даже Гарольд Росс, основатель «Нью-Йоркера», «разделял типичное для американцев безразличие к искусству». К концу десятилетия Пембертон, ознакомившись со статистическими данными, обнаружил, что американцы истратили 87 миллионов долларов на жевательную резинку, 820 миллионов на безалкогольные напитки и 5,5 миллиардов на косметику и бижутерию. Статистика по искусству отсутствовала, однако не вызывало сомнений, что на него ушли ничтожно малые средства. За исключением нескольких галерей, таких как Daniels, Weyhe (где критик впервые увидел работы Колдера) и Downtown Gallery, выставляться современным американским художникам было негде.