– Я тебя не люблю, – сказала она тихо.
Губы ее, сухие и жесткие. Бесчувственные. Холодные. Поцеловать бы…
– Ладно. Пошли спать, – она встала и, кутаясь в плед, пошла в комнату.
А он еще долго сидел один. Курил. Слушал вьюгу.
Утром она ушла.
….………….. .................................................................................................
Алексей поджидал ее у дома, но так и не встретил. Не раз звонил ей домой, но чей-то мужской голос неприветливо отвечал, что Лизы дома нет, и когда она вернется – неизвестно. Разыскивал ее в залах Метрополитен музея. Надоедал расспросами Акопу.
Зимою аллея художников в Центральном парке пуста. Холодно. Художники перебиваются редкими заказами, кто-то пытается создать вечное, кто-то занимает деньги, тоскливо поглядывая то на календарь, то в окно, где виднеется лишь клочок хмурого неба.
Но Алексей был уверен: если Лиза не уехала из Нью-Йорка, рано или поздно он найдет ее. Нью-Йорк – самая большая в мире деревня. Тем более русский Нью-Йорк. Кто-нибудь – случайный русский таксист, или парикмахер, или журналист – упомянет имя приятеля или клиента, напишет статью, пожалуется на босса, который обязательно окажется твоим знакомым, а то и родственником.
...Она стояла за стойкой в баре «Голливуд». В зале висел смрад от дешевых сигарет. Музыкальный автомат сверкал лампочками, гремела музыка.
Лиза в ядовито-красной блузке с глубоким вырезом варила кофе.
Сердце Алексея возликовало.
– Как ты меня нашел? – спросила она.
– Мне знакомая официантка сказала. Она работает в похожем баре «Голливуд».
Лиза почему-то смутилась. Алексей смотрел на нее, не зная, что сказать. Свисающие локоны, стрелки у глаз, яркая помада на губах. И за всей этой пошловатой бутафорией он вдруг ясно увидел другую Лизу – ту, которая ночью сидела у него на кухне, простоволосая, заплаканная, несчастная.
– Лыза, водку и кофе-эспрессо! – гаркнул какой-то мужик в кожаной куртке.
– Алеша, мне нужно идти. Подожди меня, моя смена скоро заканчивается, – попросила она.
Через полчаса она вышла из бара, села в его машину. Достала салфетку и стерла помаду. Брезгливо поморщилась и выбросила салфетку в окно. Распустила волосы.
– Утомили они меня сегодня... Извини, Алеша. Так было нужно.
– Кому?
– Мне.
Он завел двигатель. Вспомнил, что дома осталось полбутылки вина.
– Я к тебе не поеду, – сказала она твердо. – Отвези меня домой.
Она ушла от мужа. Снимает квартирку-«голубятню». Пока зима – устроилась официанткой в баре. Все это она рассказывала, пока ехали.
– Эти итальянцы – деревенщина из Сицилии, но ведут себя, как настоящие пижоны. Когда играют в карты, подзывают меня, чтобы я снимала с колоды, и за это платят «сеньорите» по десять долларов.
Машина остановилась около ее дома.
– Все, спасибо. Мне пора, – Лиза взяла сумочку.
– Хочешь, я одолжу тебе денег? Вернешь, когда сможешь, – предложил он.
Она на миг нахмурилась. Посмотрела на него с любопытством, даже ласково:
– Нет, Алеша. Я постараюсь справиться сама. И, пожалуйста, не приходи больше в ту забегаловку. Не хочу, чтобы ты меня видел там.
– А где? Когда?
– Попозже… Мне нужно какое-то время побыть одной.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Лиза поднялась по лестнице и вошла в свою квартиру. Из-за низких скошенных потолков там постоянно приходилось пригибаться, чтобы не ушибить голову. В руках она держала конверт. По почерку сразу узнала, от кого письмо. Она небрежно бросила сумочку на кровать и, не снимая плаща, распечатала конверт.
Писала инокиня Мария.
«…Будь здорова и Богом хранима. Может, тебе удастся приехать к нам в пустынь? Хоть на пару дней. Познакомишься с сестрами, помолишься, отведешь душу. От Нью-Йорка к нам – если рейсовым автобусом – четыре часа езды. Иногда в Нью-Йорк по делам ездит на машине наш настоятель о. Лавр. Он смог бы тебя привезти, только назад тебе придется добираться самой.
Вот, пожалуй, и все, моя дорогая. Помогай тебе Господь.
Твоя во Х. I., недостойная монахиня Мария».
Лампочка горела ярко, тени исчезли с Лизиного лица. Она подошла к иконе и перекрестилась.
С инокиней Марией она познакомилась в самолете, когда летела из Киева в Нью-Йорк – их места оказались рядом. Разговорились, в аэропорту расстались, обменявшись американскими адресами. Пожалуй, все.
В духовной жизни, однако, случайностей не бывает.
ххх
…Когда-то, лет тридцать назад, в спальне ее киевской квартиры стоял диван, массивный, с потертой обшивкой. На нем спала бабушка. Диван был достаточно широк, чтобы раскладывать на нем всех кукол или прятаться «в пещере» из одеял.
Из угла над диваном на нее смотрело… чудо, которое именовалось, как и подобает чуду, – Архангел Михаил. На раскрашенной доске был изображен юноша в огненном плаще поверх стальных доспехов. Мощные распростертые за спиной крылья трепетали. Его взор был суров, и Лиза, хохотушка, когда обращалась к «ахаглену», тоже становилась серьезной, насколько ей это удавалось. Важно хмурила бровки и говорила: «Я взяла две конфеты из коробки. Хотела съесть только одну, а вторую положить назад. Но съела две. И никому не сказала. Ты тоже никому не говори, ладно?» Архангел все ей прощал и, пообещав хранить тайну, шелестел крыльями и тонул в небесной лазури. А Лиза набрасывала на голову плед и тихонько пробиралась на кухню – пугать бабушку.
Бабушка Ира, щупленькая, седая, стояла у плиты. Лиза помнит бабушкин передник, пропахший жареным луком и пирогами. В этот передник Лиза уткнулась лицом и разрыдалась, когда впервые услышала во дворе, что она – жидовка. Камни полетели ей в спину. «Бабушка, а можно, чтобы вы все – мама, папа, ты – были жидами, а я – русской?» – спросила она дрожащим голоском. Бабушка погладила ее по голове и сказала: «Нет, Лизочка». О-о горе!..
Однажды они вдвоем – Лиза и бабушка – подняли пьяного. Мужик в разорванном пальто валялся под забором. Прохожие его словно не замечали, а бабушка подошла, стала поднимать. Лиза стояла за ее спиной, не понимая, почему все мужчины проходят мимо, а маленькая бабушка Ира пытается усадить на скамейку этого пьяного медведя. «Он такой страшный», – потом призналась Лиза. «Да. Но он мог замерзнуть», – ответила бабушка.
… ………….. ....................................................................................................
Икона «Архангел Михаил» в бабушкиной спальне – это память о священнике Алексее Глаголеве. Во время войны отец Алексей спасал евреев. Тех, кого не расстреляли в Бабьем Яру.
29 сентября 1941 года бабушка не выполнила приказ немцев и не пошла к еврейскому кладбищу, откуда всех собравшихся повели в Бабий Яр. Понимала, чем грозит «эвакуация в безопасное место на юг» – фашисты обещали именно это. Ее отца уже расстреляли несколько дней назад – вывели из синагоги к Днепру вместе с другими молящимися (был канун Йом-Кипура), а на следующее утро к берегу прибило мешочки с молитвенными принадлежностями.
До казни в Бабьем Яру оставалось три дня. Дворники уже ходили в гестапо со списками жильцов-евреев. По дорогам разъезжал грузовик, и семь раввинов в кузове под дулами автоматов плясали «Фрейлехс».
Тогда еще двадцатилетняя, бабушка Ира (для Лизы она всегда – бабушка) постучала в соседский дом, где жила семья священника Глаголева. Отец Алексей впустил девушку. Гладил по голове, выпростав ладонь из темного рукава ряски, и конфузливо бормотал: «Тяжкое, тяжкое время, что говорить. Пришли испытания, большие испытания…» Он выписал ей поддельное свидетельство о крещении, а его жена отдала девушке свой паспорт, только фотографию переклеили. Так и жила с ними «дальняя родственница» Ирина, правда, на улицу почти не выходила – могли донести.