Что в итоге? Доверие, расположение, сочувствие.
Это было так же точно, обоснованно и неотвратимо, как то, что французские алмазные фильеры[12], обкатывающие проволоку, по эксплуатационной стойкости в тысячи раз превосходят воло̀ки отечественные из стали и чугуна.
— Открываем, уже открываем!
И на два голоса, словно обитательница квартиры раздвоилась:
— Милости просим!
Дверь захлопнулась, брякнула цепочка. В следующий момент дверь распахнулась так резко и широко, что ударилась краем о стену, сшибив под ноги Алексееву кусок штукатурки. За порогом, перекрывая вид на сумрачный коридор, топтались две женщины: старшая и младшая. «Приживалки, — вспомнил Алексеев письмо Янсона. — Компаньонки Заикиной, мать и дочь. Как их фамилия? Ну да, Лелюк».
— Добрый вечер, Неонила Прокофьевна, — память, выдрессированная с ходу запоминать не только роли, но и техническую документацию, редко подводила Алексеева. — Здравствуйте, Анна Ивановна. Вы позволите?
Запах жареной картошки — жирной, чуточку подгорелой, с репчатым луком — усилился, стал невыносим. От него к горлу подкатывала тошнота, и в тоже время дико хотелось есть — так, что в животе урчало, а во рту скапливалась слюна. Коты проигрывали в этой войне ароматов всухую. Алексеев даже услышал заполошное шкворчание сала на сковороде, но скорее всего, это была игра воображения.
— Ой, вы и скажете! — засуетилась мамаша, прижимая руки к монументальной груди. — Позволим? Мы?! Да что же вы спрашиваете, вы же здесь хозяин…
— Ну, это ещё вилами по воде писано!
— Ой, прямо-таки вилами! Вы проходите, не стесняйтесь…
С дороги они не убирались.
— Как вас величать-то?
— Константин Сергеевич.
— Ну да, ну да, Сергеевич… Очень душеприятно, очень!
— Так я могу войти?
— Ой, дуры мы, дуры набитые, — женщины сдали назад. Разошлись в стороны, прижались к стенам. Явственно чувствовалось, что они боятся до одури, несообразно моменту, что им страсть как хочется стоять плечом к плечу, жаться друг к дружке. — Заходите, раздевайтесь, мойте руки. Как раз к ужину поспели, у нас и водочка есть…
Перспектива водочки слегка скрасила Алексееву настроение. Он предпочел бы другое место и другую компанию, но винить приживалок было не за что, а срывать на них свою злость — недостойно порядочного человека.
Войдя в квартиру, Алексеев переменился. Если на лестничной клетке переминался с ноги на ногу актёр, обладатель редкого хара̀ктерного диапазона от купца Паратова, совратителя волжских бесприданниц, до ревнивого мавра Отелло, скорого на гнев и расправу, то в прихожей уже стоял родной сын коммерции советника, председатель правления Товарищества торговли и золотоканительного производства, фабрикант с личным капиталом в треть миллиона рублей. Взгляд его был цепок, подмечая и сортируя все интересующие Алексеева детали.
— Я смотрю, у вас не холодно?
— Вы раздевайтесь, у нас теплынь! Прямо май месяц…
С показной лихостью Алексеев бросил шляпу на плоский верх дубовой вешалки, поставленной вдоль стены. В дороге он не раз похвалил себя за то, что одолел пустое щегольство, отказавшись от котелка в пользу шляпы из чёрного каракуля.
Снял пальто, повесил на крючок. Примостил в углу саквояж.
— Чем топите, если не секрет?
— Па̀ром, батюшка, па̀ром. Весь дом на паровом отоплении…
— Вот тапочки, — еле слышно прошептала младшая. — Мяконькие.
Алексеев разулся. Тапочки оказались впору.
— Где я могу вымыть руки?
— А я и провожу, — засуетилась Неонила Прокофьевна. — Я и провожу, и полотенечко укажу. Чистое висит, нарочно для вас, батюшка мой…
«Водопровод, — оценил Алексеев, зайдя в ванную комнату. — Небось, и ватер-клозет имеется. И электричество». Газовые рожки в подъезде смутили его, но теперь делалось ясно: дом подключён к электроснабжению. Дом каменный, район хороший, можно сказать, отличный. Считай, подарок судьбы.
12
Фильеры (