Хотя наш юный друг стал теперь настоящим богачом, он не утратил своей былой приветливости. Обласканный судьбой, он не забывал старых друзей, и в старинных и величавых апартаментах нередко по вечерам зажигались огни для Ф. Б. и других приятелей из "Пристанища", а также некоторых гэндинштов, которые, возможно, принесли бы Клайву немалый вред, будь он подвластен лести. Сам Гэндиш, когда Клайв посетил школу этого прославленного живописца, принял своего бывшего ученика так, словно он был отпрыск царствующего дома, проводил его с крыльца и непременно хотел подержать ему стремя, пока он садился на лошадь, а прелестные хозяйские дочери тем временем махали платочками из окна гостиной. Гэндиш мог без устали рассказывать про Клайва молодым людям, посещавшим его училище. Он на упускал случая сообщить им, что побывал в гостях у своего выдающегося молодого друга, мистера Ньюкома, сына полковника Ньюкома; что присутствовал вчера вечером на изысканном приеме в новых апартаментах мистера Ньюкома. В галерее Гэндиша висели рисунки Клайва, и наш достойный профессор показывал их своим гостям. Раза два и мне было позволено вспомнить свое холостяцкое прошлое и принять участие в этих "мальчишниках". Но какой встречи удостаивался по возвращении мой провинившийся сюртук; как надменно отворачивала от него нос хозяйка дома, приказывая Марте немедленно вынести это злосчастное одеяние. Зато как великолепен был Ф. Б. в роли председателя курильщиков на вечеринке у Клайва, где он заведовал всем распорядком, без умолку болтал, пел самую что ни на есть залихватскую песню и поглощал спиртного больше всех своих развеселых собутыльников. Популярность Клайва росла не по дням, а по часам; не только молодые, но и убеленные сединой служители изящных искусств на все лады расхваливали его талант. Какой позор, что Академия отвергла картины, представленные им в этом году на выставку! Член Королевской Академии мистер Сми высказывал по этому поводу откровенное негодование, однако Джей Джей со вздохом признавался, да и Клайв с этим нисколько не спорил, что он нынче мало работает и последние его картины заметно уступают написанным два года назад. Боюсь, мистер Клайв слишком часто ходил в гости и на балы, а также в клубы и на разные веселые вечеринки, не говоря уже о том, как много он терял времени на известное нам ухаживание. А между тем Джей Джей упорно трудился; не проходило дня, чтобы он не брался за карандаш и кисти; и Слава была уже не за горами, хотя он не очень о ней заботился. Живопись была единственной его любовью, и она платила ему взаимностью за его верное и преданное служение.
- Погляди на него, - со вздохом говаривал Клайв, - пожалуй, нет смертного, более достойного зависти. Он так любит свое дело, что ничто на свете не может для него с этим сравниться. Едва встает солнце, он уже спешит к мольберту и просиживает перед ним весь день до самых сумерек, лаская свое детище. Когда темнеет, он с грустью покидает его, вечер проводит в натурном классе, а наутро начинает все сызнова. Достичь желаемого и не почувствовать пресыщения - разве это не величайшее счастье, какое выпадает на долю человека? А мне случалось впадать в такую ярость из-за своих неудач, что я топтал ногами полотна и клялся разбить в щепки палитру и мольберт. Иногда у меня что-то получается, и я в течение получаса испытываю удовлетворение. Но чем, собственно? Портретом мистера Мурлоу, в котором действительно есть сходство с оригиналом. Но ведь сотни художников могут сделать это лучше меня; и если я когда-нибудь создам свой шедевр, все равно сыщется множество людей, способных превзойти меня. Сегодня в живописи надо быть гением, иначе не стоит ею заниматься, а я не гений. Вот, номер шестьсот шестьдесят шесть: "Портрет Джозефа Мурлоу, эсквайра; Ньюком, Джордж-схрит". Номер девятьсот семьдесят девять: "Портрет миссис Мурлоу на сером пони; Ньюком". Номер пятьсот семьдесят девять: "Портрет собаки Джозефа Мурлоу, эсквайра, по кличке Тоби; Ньюком" - вот все, что я могу. Таковы великие плоды моих усилий. Ах, миссис Пенденнис, разве же это не постыдно?! Ну отчего сейчас нет войны?! Я бы пошел воевать, отличился и стал генералом. Ну почему я не гений? Пен, дружище, почему я не гений? Тут по соседству живет один художник, он временами посылает за мной, чтобы я пришел взглянуть на его полотна. Он тоже рисует всяких Мурлоу. Он развешивает свои картины так, чтобы на них получше падал свет и чтобы ничто не отвлекало внимания, а сам становится возле них в позу и думает, будто он гений, а его портреты шедевры. Шедевры! Господи, какие мы все идиоты! Слава, а что в ней проку, если только не говорить о славе, отпущенной немногим! Ну скажи, Пен, испытал бы ты сегодня особую гордость, если бы оказался автором стихов Хейли? А что до второклассной живописи, то кому охота быть Караваджо или Караччи? Я бы ни за что не согласился стать Караччи или "Караваджо. Это же все равно, что уподобиться сегодня тому малому, который пишет вывески для кабачка на углу. Оплата поденная: пять шиллингов в день и кружка пива. Пожалуйста, миссис Пенденнис, голову чуть-чуть к свету. Я, наверно, надоел вам этими разговорами, но у меня так плохо идет работа!
Мне же наоборот казалось, что у Клайва получается совсем неплохой портрет моей жены, и я, занятый разными делами, частенько оставлял ее позировать ему в мастерской, либо заставал его у нас в доме. Они стали закадычными друзьями. Я знал, что юноше не найти друга лучше Лоры; и, зная о недуге, коим он страдал, естественно и справедливо заключил, что приятель мой так полюбил мою супругу не только ради нее самой, но и ради себя, ибо мог изливать перед ней свою душу и черпать у нее ласку и утешение в своих печалях.