Словом, мы все еще больше сдружились; и в течение зимних месяцев, пока мы обитали в Ричмонде, полковник был постоянным гостем моей жены. Он часто приходил без Клайва. Его не прельщало светское общество, в котором вращался молодой человек, и он чувствовал себя куда приятней и уютней у нашего камелька, нежели на шумных и блистательных приемах. Поскольку Лора была особой чувствительной и питала слабость к трогательным романам и историям несчастной любви, то, конечно, они с полковником без конца толковали о сердечных делах мистера Клайва и вели между собой столь задушевные секретные беседы, что даже при появлении хозяина дома и отца семейства, человека, коему в присутствии достопочтенного пастора Портмена миссис Лора поклялась в любви, послушании и всрм таком прочем, заговорщики смолкали или переводили разговор на другую тему, не желая посвящать в свои тайны такую неотзывчивую личность, как я.
Из многочисленных разговоров, которые происходили между полковником и его сыном с той поры, как они обнялись на Мальте, отец заключил, что страсть, некогда побежденная нашим другом, завладела им с новой силой. Безответное чувство сделало его равнодушным ко всему, что некогда привлекало его или возбуждало его честолюбие. Неудача омрачила его безоблачную веселость и застлала от него тучами окружающий мир. Он часами просиживал в своей мастерской, но все, что рисовал, рвал в клочки. Он позабыл дорогу в свои излюбленные кабачки, а если и появлялся средь старых друзей, то был молчалив и угрюм. От курения сигар, которое я и сам нисколько не одобряю, он перешел к еще более непозволительной и вредной привычке; ибо я должен с грустью сообщить, что он стал курить крепчайший трубочный табак, чему уже совершенно нет извинения. Наш юноша сильно переменился. В последние полтора-два года его недуг все усиливался, однако мы предпочли не описывать в подробностях все стадии этой болезни, отлично сознавая, что читатели (по крайней мере, мужская их часть) абсолютно равнодушны к чужим переживаниям и не станут принимать так близко к сердцу любовные муки Клайва, как то делал его батюшка, который не знал покоя, если у сына болела голова, и готов был снять с себя сюртук, чтобы согреть ноги своему любимцу.
А тем временем красавица, бывшая предметом этой безнадежной страсти, воротилась под опеку своей старой мрачной дуэньи, от которой она на время избавилась. Леди Кью, то ли благодаря каким-то врачебным советам, то ли под воздействием каких-то ванн, вновь обрела здоровье, встала на ноги и теперь ковыляла из салона в салон в неукротимой погоне за развлеченьями. Леди Джулия, кажется, была уволена в отставку, жила в бесславной ссылке в Брюсселе со своей сестрой и ее злополучным мужем и была совершенно счастлива в этом неимущем семействе. Теперь мисс Ньюком скрашивала досуг своей бабушки, и в те поры, когда наш дражайший полковник высадился у родных берегов, они как раз объезжали с визитами Шотландию, гостя то в одном имении, то в другом.
Вероятно, полковник и теперь любил своего племянника Барнеа не больше прежнего, хотя надобно заметить, что со времени возвращения дядюшки из Индии молодой баронет вел себя с ним на редкость дружелюбно.
- Без сомнения, женитьба пошла ему на пользу; леди Клара, по-моему, женщина добрая. Да к тому же, - говорил полковник, многозначительно покачивая своей седой головой, - Том Ньюком из Бунделкундского банка вызывает к себе уважение, тогда как Том Ньюком из Бенгальской кавалерии не стоил внимания мистера Барнса. Признаюсь, он очень приветлив и мил, и все друзья его тоже необычайно любезны. И этот знакомый Клайва - раньше он звался мистером Белсайзом, а теперь он лорд Хайгет, - на прошлой неделе он устроил для всего нашего семейства пышный прием, а на Рождество приглашает нас и Барнса с женой к себе в имение. Гостеприимен, милая моя миссис Пенденнис, - слов нет! Он встречал вас у Барнса. Когда мы с вами останемся вдвоем, - продолжал полковник, обернувшись к мужу Лоры, - я расскажу вам, в каких словах говорила о вашей жене леди Клара. Нет, она добрая, милая женщина, эта маленькая леди Клара! - Тут лицо Лоры приняло то непреклонное и строгое выражение, которое появлялось на нем всякий раз, когда речь заходила о леди Кларе, и наш разговор перешел на другое. Однажды после полудня, возвращаясь домой на империале лондонского омнибуса, я встретил ехавшего верхом полковника, который, поздоровавшись со мной, продолжал свой путь в город. Я нисколько не сомневался, что у него было свиданье с моей супругой, и дома пожурил ее за этот затянувшийся флирт.
- Миссис Лора, вы позволяете себе по нескольку раз в неделю принимать драгунского полковника. Часами сидите наедине с этим шестидесятилетним юношей, а когда в комнату входит ваш оскорбленный супруг, прерываете разговор и делаете вид, будто беседуете о погоде или о малютке. Вы прекрасно знаете, что это так, маленькая лицемерка, не пытайтесь меня обмануть! Что станут го4 верить в Ричмонде, в Лондоне, - словом, что скажет миссис Гранди о вашем ужасающем поведении, сударыня?
- Ах, Пен! - говорит моя жена и заставляет меня смолкнуть тем способом, относительно коего я не склонен особенно распространяться. - Ведь он лучший, милейший, добрейший из смертных! Я просто не видела таких; тебе надо непременно вывести его в какой-нибудь своей книге; Право, сэр, мне ужасно хотелось расцеловать его на прощанье, и тот поцелуй, что вы только что получили, предназначался ему.
- Так возьмите же его назад, вероломное созданье! - восклицает мистер Пенденнис; а теперь мы наконец приступаем к изложению обстоятельства, которое вызвало такое восхищение со стороны миссис Лоры.
Дело в том, что полковник Ньюком собрался с духом и официально попросил у Барнса руки Этель для своего сына; прибегнув к хитрости, он пригласил своего племянника Барнса Ньюкома на частное свидание, якобы для обсуждения дел Бунделкундской банкирской компании.
Но вся эта Бунделкундская банкирская компания сейчас олицетворялась для полковника в его сыне Клайве. Кабы не Клайв, Томас Ньюком и не помыслил бы о каких-либо биржевых спекуляциях, даже если бы в ста округах Индии появилось сто банкирских компаний, дающих по сто процентов на капитал, - ему-то самому с лихвой хватило бы на все его нужды. Единственным его желанием было обеспечить мальчику все, что могут подарить деньги. Если бы он строил Клайву дворец и узнал, что для украшения здания недостает только яйца птицы-рух, он пошел бы за ним на край света. Видеть, как принц Клайв катит в золоченой карете рядом со своей принцессой - такова была заветная мечта нашего старого добряка; свершись это, и он со спокойным сердцем водворился бы на чердаке принцева замка и там сидел бы и покуривал свои сигары. Так уж устроен мир. Честолюбивый и сильный жаждет почета и радостей для себя; скромный же и переживший свои надежды (возможно, и он был прежде честолюбивым и сильным) мечтает об этом для своих детей. Мне думается, что отец Клайва никогда не понимал и не разделял его увлечения живописью. Он просто принял его, как согласился бы с любым другим желанием сына. Но не будучи по натуре поэтом, он не мог оценить благородства этой профессии и втайне полагал, что сын унижает себя, занимаясь живописью. "Будь он солдатом, - думал Томас Ньюком (правда, я сам его отговаривал), или будь он богаче, чем есть, он женился бы на Этель и не страдал бы так, как страдает, да поможет ему всевышний! Я еще помню свои сердечные муки, помню, сколько понадобилось лет, чтобы зажили мои раны".