— Конечно, я лишь раб, мадам, — со вздохом сказал гасконец, — а вовсе не повелитель.
— И раб не из покорных, мосье, — добавила герцогиня, мило надув губки и стрельнув большими глазами, чей блеск искусно оттеняли румяна. — Но допустим… допустим, я танцевала с мосье де Кью не ради него, — видит бог, танцевать с ним совсем не так уж приятно, — а ради вас! Допустим, я не хочу, чтобы продолжалась эта глупая ссора; допустим, я, в отличие от вас, не считаю его ни дураком, ни трусом. Я нечаянно слышала вашу беседу с одним из самых низких людей на свете, с добрейшим моим кузеном, мосье де Флораком, но речь не о нем, сударь. Допустим, я знаю графа де Кью, как человека дерзкого и хладнокровного, дурно воспитанного и грубого, — подобно всем его соотечественникам, однако не страдающего отсутствием храбрости, — как человека, страшного во гневе. Могу ли я не опасаться… Нет, не за него, а…
— За меня? Мари!.. Ах, мадам, ужель вы полагаете, что отпрыск моего рода отступит перед англичанином? Разве вам неведома история моей семьи? Неведомо, что я сызмала поклялся в ненависти к этой нации? Tenez, madame [185], этот мосье Джонс, что посещает ваш салон, — ведь только уважение к вам помогает мне сдерживаться при встречах с этим глупым островитянином. Капитан Шуллер, которого вы так отличаете, — тот, по крайней мере, прекрасно стреляет и ловко сидит в седле. Мне всегда казалось, что у него манеры бильярдного маркера, но я уважал его за то, что он воевал с Доном Карлосом против англичан. Но этот Кью!.. Его смех действует мне на нервы; его наглый вид бесит меня! Я возненавидел его с первого взгляда. Судите сами, мадам, мог ли я сейчас почувствовать к нему большую любовь, увидев его с вами!.. — Правда, Виктору еще почудилось, будто Кью посмеялся над ним в начале вечера, когда blanche мисс отказала ему в танце, но этого он не сказал.
— Ах, Виктор, не его я стремлюсь уберечь, а вас!.. — промолвила герцогиня. Потом, наверно, люди скажут, да и сама она подтвердит, что у нее безусловно очень доброе сердце. Ведь она упрашивала лорда Кью, умоляла мосье Виктора; она делала все, что могла, чтобы прекратить ссору между ним и англичанином.
После бала состоялся ужин, поданный на отдельных маленьких столиках, за которыми размещались группы по шесть человек. Лорд Кью сидел за столом герцогини, где нашему гасконскому приятелю уже не нашлось места. Однако, будучи одним из устроителей праздника, милорд больше расхаживал между столами, наблюдая, чтобы никому из гостей не было ни в чем обиды. Он, как и все, считал, что ссора с гасконцем улажена; по крайней мере, сам он, как ни были ему неприятны сказанные тем слова, решил забыть их, не имея ни малейшего желания проливать кровь француза или свою собственную из-за какой-то глупой размолвки. Со свойственным ему радушием он приглашал гостей осушить с ним бокал и, уловив на себе мрачный взгляд мосье Виктора, сидевшего за дальним столом, послал к недавнему врагу лакея с бутылкой шампанского и поднял свой стакан в знак дружеского приветствия. Выслушав слугу, мосье Виктор перевернул свой стакан и гордо скрестил на груди руки.
— Monsier de Castillonnes dit q'il refse, milord [186], - доложил испуганный лакей. — Так он велел передать милорду.
К разъяренному гасконцу подбежал Флорак. Все это происходило как раз, когда Кью покинул столик мадам Д'Иври, в связи со своими новыми обязанностями распорядителя.
Тем временем в окна банкетной залы заглянули первые проблески зари, а за ними ворвалось солнце и распугало пирующих. Дамы ринулись прочь, словно толпа духов, заслышавших петушиный крик: они боялись предстать перед разоблачительным оком прозорливого светила. Мужчины еще до этого закурили сигары и остались их докурить, а бессонные немцы-лакеи подносили им все новые напитки. Лорд Кью подал герцогине руку и повел ее к выходу; мосье де Кастийон стоял с мрачным видом у них на пути, так что лорд Кью легонько отстранил его плечом и, сказав: "Pardon, monsier" [187], - проводил герцогиню к экипажу. Она не заметила происшедшего между мужчинами в передней и, пока экипаж не отъехал, кивала Кью, строила ему глазки и посылала воздушные поцелуи.
Меж тем Флорак, схватив за руки своего соотечественника, который весь вечер пил шампанское со всеми, кроме Кью, тщетно пытался его урезонить. Гасконец был вне себя; он клялся, что лорд Кью толкнул его.
— Клянусь гробницей моей матери, — вопил он, — я пролью его кровь!
— Чтоб его черт побрал!.. — кричал лорд Кочетт. — Тащите-ка его в постель да заприте на ключ!