Мы как раз собрались поехать в Гринвич и непременно хотели взять с собой нашего друга, а потому убедили виконта оставить свою грудинку и быть на сегодня нашим гостем. Джордж Уорингтон всю дорогу развлекал нас разными ироническими замечаниями. Когда мы плыли вниз по реке, он показал Флораку окошко Тауэра, откуда в свое время глядел плененный герцог Орлеанский, сидевший в этой крепости. А в Гринвиче, где, как уведомил нас Флорак, дворец построен королевой Елизаветой, Джордж указал нам то самое место, куда Рэлей бросил свой плащ, чтобы ее величество не ступила в лужу. Словом, Уорингтон всячески разыгрывал мосье де Флорака; такой уж невозможный нрав был у этого человека.
Случилось так, что в день, избранный нами для прогулки, в Гринвич приехал обедать и мистер Барнс Ньюком. Он должен был встретиться тут с Кочеттом и другими титулованными друзьями, чьи имена не преминул нам сообщить, хотя тут же осыпал их бранью за то, что они его подвели. Очутившись в одиночестве, мистер Барнс соблаговолил по собственному почину подсесть к нашему столику, и Уорингтон торжественно поблагодарил его за оказанную нам великую честь. Барнс много пил и был так любезен, что возобновил знакомство с мосье де Флораком, которого отлично помнил и уже несколько раз встречал со времени его появления в Англии, но после Баден-Бадена предпочитал не узнавать. Мало кто способен с таким неподражаемым самообладанием забывать и вспоминать знакомых, как Барнс Ньюком. Когда за десертом наши языки развязались и каждый болтал, что вздумается, Джордж Уорингтон в короткой прочувствованной речи с ехидством возблагодарил Барнса за то, что тот столь милостиво заметил нас, и одновременно представил его Флораку, как украшение Сити, крупнейшего финансиста эпохи и любимого родственника нашего друга Клайва, который пишет о нем в каждом письме; в ответ Барнс с неизменным своим проклятием сказал, что не поймет, вышучивает его мистер Уорингтон или нет; ей-богу, он никогда не может в этом разобраться. Уорингтон отвечал, что он и сам порой не может в этом разобраться и будет весьма признателен мистеру Барнсу, если тот когда-нибудь внесет в это дело ясность.
Флорак, пивший умеренно, как большинство французов, на время оставил нас в обществе наших бокалов, наполнявшихся с английской щедростью, и удалился на террасу выкурить сигару. Тут Барнс принялся выкладывать свое мнение о нем, которое было ничуть не благоприятней обычных суждений этого джентльмена об отсутствующих. Он немного знает Флорака по прошлому году в Баден-Бадене; француз был замешан в этой проклятой дуэли, когда подстрелили Кью; он авантюрист, нищий, шулер, — словом, темная личность; говорят, он происходит из старинного рода, ну и что с того? Французский граф! Да этих графов, черт их дери, во Франции, как собак! Кларет прескверный, такой джентльмены не пьют! При этих словах он осушил огромный бокал: Барнс Ньюком вечно ругал все, что ему служило, и всех, кто ему служил, за что ему, пожалуй, служили лучше, чем более признательным людям.
— Как собак, говорите?! Ну, нет! — возмутился Уорингтон. — Род Флораков — один из самых древних и славных в Европе. Он уходит в глубь веков гораздо дальше вашего знаменитого цирюльника и стяжал себе славу уже в те времена, когда дома, или, точнее, хижины, Кью просто не существовало на свете. — И он пустился рассказывать о том, что Флорак после смерти кузена стал теперь не много не мало — принцем де Монконтур, хотя и не носит этого титула. Возможно, что благородный гасконский напиток, коему отдал должное Джордж, был несколько причастен к тому, с каким пылом и красноречием расписывал наш приятель высокородность Флорака, его редкие достоинства и обширные вотчины. Барнса, казалось, совсем сразило это сообщение, но затем он рассмеялся и повторил, что Уорингтон над ним, конечно, подшучивает.
— Все, что я говорю про Флорака, такая же правда, как то, что Черный Принц был повелителем Аквитании и мы, британцы, владычествовали в Бордо. Ах, почему мы не сохранили за собой эту местность! — вскричал Джордж, наполняя бокал. Тут возвратился докуривший сигару Флорак, и Джордж, обернувшись к нему, произнес по-французски великолепную речь, в каковой прославил его стойкость и выдержку в трудный час, высказал ему несколько менее официальных похвал и в заключение осушил еще один большущий бокал за его здоровье.
Флорак отхлебнул немного вина и с жаром ответил на тост, только что произнесенный его прекрасным и благородным другом. Когда он умолк, все мы чокнулись. Казалось, даже хозяин, подошедший с новой бутылкой, был растроган до глубины души.