Выбрать главу

Любящая мать не позволяла и тени страха или печали отразиться на своем лице, боясь встревожить любимого первенца; но она, конечно, молилась у его постели, как молятся только любящие сердца, чтобы бог простил ему все прегрешения, яко же и он оставлял должникам своим.

— Я знал, что меня подстрелят, Джордж, — сказал Кью брату, когда они остались вдвоем. — Я всегда ждал, что этим кончится. Я жил беспутно и безрассудно, а ты, Джордж, всегда был примерным сыном. Ты больше моего достоин быть лордом Кью, Джордж. Да благословит тебя бог!

Джордж с рыданиями упал на колени перед постелью брата, твердя, что Фрэнк всегда был чудесным малым, прекрасным братом, добрейшей души человеком и преданнейшим из друзей. Так встретились у постели молодого человека Любовь, Молитва и Раскаянье. Беспокойные и смиренные души- самой смиренной и наименее беспокойной была его собственная — ждали исхода ужасной схватки между жизнью и смертью. Мир с его пустыми хлопотами и тщеславной суетой остался за стенами полутемной комнаты, где шел этот страшный спор.

В нашей повести почти не появлялись люди, подобные леди Уолем. Речь у нас шла о делах мирских и о всем таком прочем. Предметы же более возвышенные остаются, по нашему разумению, за пределами ведения романиста. Кто он такой, чтобы брать на себя миссию священника и проповедовать на бумаге, точно с кафедры? В жизни, полной удовольствий и праздности, жизни, мы бы даже сказали, преступной (впрочем, летописцу этого суетного мира надо поосторожнее выбирать слова, повествуя о каждодневных делах молодых светских жуиров) наша кроткая вдова, матушка лорда Кью, могла только стоять в стороне, лить слезы о том, что ее милый повеса вступил на неверный путь, и терпеливо, с трогательной страстью, молиться, подобно всем любящим матерям, о его обращении и раскаянье. Возможно, она была женщина недалекая; возможно, меры предосторожности, принятые ею когда-то в отношении сына, приставленные к нему опекуны и попечители, навязанные ему уроки катехизиса, посты и молитвы наскучили и опротивели юноше и лишь породили протест в его жизнелюбивом сердце. Но попробуйте убедить женщину, совершенно безгрешную в помыслах и поступках, готовую, коли надо, умереть за религию и слепо верящую каждому слову своих духовных наставников, что она и они (со всеми своими проповедями) способны кому-то причинить вред. Мальчик зевает на уроке катехизиса, но, быть может, не господу он наносит обиду, а лишь тщеславию своего разъяренного учителя. Очевидно, в спорах с сыном добрая леди Уолем никак не могла понять его резонов, а также и того, что именно протест против ее догматов привел его на скачки, в игорные дома и за кулисы оперы. Словом, если бы не несчастье, уложившее в постель больного, истекавшего кровью Кью, эти два любящие сердца так и остались бы разъединенными до могилы. Но здесь, у постели бредившего сына, ежечасно наблюдая, как терпеливо и ласково принимает он заботы своей дорогой сиделки, как благодарит помогающих ему слуг, как стойко переносит манипуляции хирурга над раной, вдова с несказанной материнской радостью оценила его душевное благородство. И в те благословенные часы, когда она, борясь с судьбой за жизнь своего любимца, отдавалась в своей комнате молитвам, страхам, надеждам, воспоминаниям — своему пылкому материнскому чувству, эта кроткая женщина, должно быть, поняла, что была неправа по отношению к сыну, и более для себя, нежели для него, молила о прощении.

Некоторое время Джордж Барнс (брат Кью) слал в Баден-Баден бабушке и Ньюкомам только неутешительные и неопределенные вести. Все были сильно взволнованы случившимся. Леди Кью рвала и метала. Можете не сомневаться, что назавтра же после того, как весть о несчастье с Кью долетела до Баден-Бадена, герцогиня Д'Иври поспешила выразить ей сочувствие и явилась к ней с визитом. Старая леди только что узнала другую тревожную новость. Она собиралась из дому и велела лакею передать ее светлости, что для герцогини Д'Иври ее никогда больше не будет дома. То ли слова ее были пересказаны не очень точно, то ли особа, к которой они относились, не пожелала их понять, только едва графиня вышла из дома и заковыляла по аллее, направляясь к дочери, как навстречу ей попалась герцогиня Д'Иври, которая приветствовала ее жеманным реверансом и банальными словами соболезнования. Королева Шотландская гуляла, окруженная главными своими царедворцами, исключая, конечно, господ Кастийона и Понтера, которые отсутствовали по делам службы.

— А мы как раз толковали о вашем несчастье, — сказала мадам Д'Иври (и это было правдой, хотя исходило из ее уст). — Как нам жаль вас, мадам!