Шуллер, Лодер, Крюшон и Шлангенбад изобразили на своих лицах сочувствие.
Опершись на палку дрожащей рукой, старая графиня устремила на мадам Д'Иври испепеляющий взгляд.
— Прошу вас, сударыня, — проговорила она по-французски, — отныне не обращаться ко мне ни с единым словом. Если бы у меня, как у вас, были наемные убийцы, я бы вас умертвила. Слышите? — И она заковыляла дальше.
В семействе, куда она шла, царило смятение; добрейшая леди Анна была вне себя, бедняжка Этель терзалась страхом и чувствовала себя чуть ли не виновницей случившегося с Кью несчастья, тогда как на самом деле послужила к нему лишь поводом. Вдобавок все это так подействовало на сэра Брайена, что семье пришлось волноваться и за него. Говорили, что последнее время он много хворал и внушал беспокойство своим близким. Он на два месяца задержался в Ахене, так как доктора боялись удара. Мадам Д'Иври все еще фланировала со своей свитой по аллее — мужчины курили, дамы злословили, когда из дверей леди Анны вышел доктор Финк, — вид у него был такой встревоженный, что герцогиня не без волнения спросила:
— Что, есть какие-нибудь новости из Келя?
— Из Келя — никаких. А вот сэра Брайена Ньюкома два часа назад разбил паралич.
— Он очень плох?
— Да нет, не очень, — ответил доктор Финк.
— Ах, мистер Барнс будет просто безутешен! — вздохнула ее светлость, поведя своими тощими плечиками.
Однако на самом деле мистер Барнс сохранял полное присутствие духа и стойко перенес оба случившихся в семье несчастья. А два дня спустя в Баден-Баден прибыл супруг герцогини, и эта примерная жена оказалась, как легко догадаться, слишком занята собственными делами, чтобы совать нос в чужие. С приездом его светлости двор Марии Стюарт был распущен. Ее величество препроводили в Лохливен, где тиран вскоре разжаловал ее последнюю фрейлину — ту доверенную ирландку-письмоводительницу, чей опус возымел такое действие на семейство Ньюкомов.
Случись удар чуть раньше, болезнь, конечно, продержала бы бедного сэра Брайена в Баден-Бадене несколько месяцев; но поскольку он оказался едва ли не последним из курортных пациентов доктора фон Финка и знаменитый эскулап спешил восвояси, то признано было, что нетрудное, короткое путешествие больному не повредит, и его решили перевезти в Мангейм, оттуда водой — в Лондон, а затем в Ньюком.
Мисс Этель ухаживала за отцом с такой заботливостью, вниманием, терпением и ловкостью, как ни одна сестра милосердия. Ей приходилось делать веселое лицо и не выказывать тревоги, когда ослабевший старик вдруг начинал расспрашивать, как там бедный Кью в Бадене; угадывать смысл его слов и соглашаться или хотя бы не возражать, когда он говорил о свадьбах — о двух свадьбах, назначенных на Рождество. Особенно занимала сэра Брайена свадьба дочери, и он, гладя ее руки и улыбаясь своей теперь совсем уже беспомощной стариковской улыбкой, твердил, путаясь в словах, что его Этель будет прелестнейшей графиней во всей Англии. Раз или два юной сиделке, не отлучавшейся от постели больного, приходили письма от Клайва. То были, разумеется, великодушные и благородные послания, исполненные нежности и приязни, и все же они не доставляли девушке особой радости и только усиливали ее боль и сомнения.
Никому из близких она до сих пор не сказала о последних словах Кью, которые понимала, как прощание с ней. Но даже расскажи она про это домашним, они, наверно, истолковали бы их иначе и по-прежнему считали бы, что примирение состоялось. Впрочем, пока лорд Кью и ее батюшка были оба прикованы к постели, сраженные каждый своим ударом, все разговоры о любви и свадьбе были на время отложены. Любила ли Этель Кью? Она так жалела его в несчастье, так восхищалась его благородным мужеством, так терзалась укорами совести за легкомыслие свое и жестокость по отношению к человеку столь редкой честности, преданности и доброты, что эти чувства в сумме своей, пожалуй, равнялись любви. Предполагавшийся меж ними союз, как, вероятно, и всякий другой, не требовал большей привязанности. Горячая дружба, взаимное уважение и доверие, — я не хочу сказать, что наша героиня оценивала все это столь прозаическим образом, — являются ценным капиталом, вложенным в надежные брачные акции, каковые из года в год растут и приносят верный доход. Многие проматывают свой капитал страстей в первый же год супружества, и потом им не хватает любви на самые насущные нужды. И вот наступает печальный день, когда банковский счет закрыт, в буфете ни крошки, и фирма "Дамон и Филлида" обанкротилась.
Мисс Ньюком, как мы сказали, отнюдь не рассуждала обо всем этом на такой банковский манер — на Ломбард-стрит в этой семье ходили только мужчины. Но, вероятно, она думала, что если бы здесь можно было довольствоваться уважением, сочувствием и приязнью, она бы с радостью и почти от души отдала бы их лорду Кью; она стыдилась своей резкости, вспоминая его великодушие, а теперь еще и его тяжелое состояние; быть может, она размышляла и о том, что есть на свете человек, коему, будь на то судьба, она подарила бы не только уважение, жалость и приязнь, но и нечто во сто крат более ценное. Нам неведомы секреты этой юной леди, но, коль скоро они у нее имеются, ей есть над чем поразмыслить, чем терзаться, просиживая дни и ночи у постели или кресла отца, который и слышать не хочет о другой сиделке; и вот она, угадывая его желания, безмолвно исполняя его просьбы, отмеривая лекарства и сторожа его сон, все время возвращается мыслью к далекому несчастному Клайву и к опасно раненому Кью. Не удивительно, что щеки ее стали бледны, а глаза покраснели; теперь у нее в жизни есть своя забота, своя ноша, и она, несомненно, чувствует себя одинокой с тех пор, как скрылась из виду коляска бедного Клайва.