Стояло, как говорится, бабье лето, и дни, по счастью, были великолепные; лорда Кью вывозили теперь в кресле в сад при гостинице, и он мог любоваться быстрым течением полноводного, мутного Рейна и французским берегом, где позади ольховых зарослей виднелись золотистые поля и прямая дорога между двумя рядами тополей, ведущая к эльзасской столице с ее собором. Добрая леди Уолем хотела заполнить утренние часы чтением занимательных отрывков из любимых своих книг о китайцах и готтентотах, обращенных в христианство, и приключениях странствующих миссионеров. Но Джордж Барнс, этот хитрый молодой дипломат, незаметно подсунул им газету "Галиньяни" и намекнул, что Кью, наверно, охотно бы послушал роман; а поскольку незадолго перед тем вышла в свет мирская книга под названием "Оливер Твист", Джордж с большим чувством прочитал ее вслух всей семье, и, ей-богу, леди Уолем до того заинтересовалась историей приютского мальчика, что унесла томик к себе в спальню (где его потом нашла служанка под "Гласом из Месопотамии" Вопиюлера), а Кью так хохотал над мистером Бамблом, что стали бояться, как бы у него не открылась рана.
Однажды, когда они столь приятным и безобидным образом коротали время, с улицы донеслось громкое хлопанье бичей, звук рожка, стук колес, и у ворот гостиницы остановилась карета. Леди Уолем, вскочив с места, выбежала через садовую калитку, и едва калитка захлопнулась, сразу поняла, кто приехал. Хозяин сгибался в три погибели, форейтор суетился, лакеи ждали приказаний; один из них, подойдя к побледневшей леди Уолем, сказал:
— Их сиятельство фрау графиня фон Кью имели сюда прибыть.
— Не угодно ли вам пройти в нашу гостиную, леди Кью? — спросила невестка, выступая вперед и отворяя дверь в свои комнаты.
Графиня, опираясь на клюку, вошла в полутемную комнату. Решив, что в кресле сидит лорд Кью, она кинулась к нему.
— Фрэнк, милый! — вскричала старая леди. — Как напугал ты нас всех, мой мальчик! И они держат тебя в этой отвратительной шумной комнате окнами на… Да что это? — воскликнула графиня, вдруг осекшись.
— Это не Фрэнк. Это только подушка, леди Кью. И я не держу его в этой шумной комнате окнами на улицу, — ответила леди Уолем.
— А, здравствуйте!.. Очевидно, к нему сюда? — И старуха направилась к другой двери. То был шкап, битком набитый предметами больничного обихода, оставшимися от болезни Фрэнка; свекровь леди Уолем так и отпрянула от него. — Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы мне отвели удобную комнату, Мария, а рядом поместили мою горничную. И, пожалуйста, сами присмотрите за этим, — произнесла повелительница всех Кью, указующе подняв палку, перед которой еще недавно трепетала младшая леди.
Однако на сей раз леди Уолем только дернула за шнурок звонка.
— Я не знаю немецкого и не хожу на другие этажи. Пусть лучше об устройстве позаботится ваша служанка, леди Кью. А это моя комната, и дверь, на которую вы нажимаете, я запираю с той стороны.
— Значит, там сидит запертый Фрэнк! — вскричала старая леди, — с чашкой жидкой овсянки и томиком гимнов Уоттса.
Тут вошел слуга, явившийся на звонок леди Уолем.
— Графиня Кью намерена переночевать здесь, Пикок. Пожалуйста, попросите хозяина, чтобы он проводил ее сиятельство в отведенные ей комнаты, — сказала леди Уолем; а тем временем она придумала, как ответить на последнюю любезность свекрови.
— Если бы мой сын и сидел запертый в моей комнате, сударыня, лучшей сиделки, чем родная мать, ему все равно было бы не найти. А вот почему вы не прибыли три недели назад, когда за ним некому было ухаживать?
Леди Кью не вымолвила ни слова, только сверкнула на нее глазами и оскалила зубы — эти оправленные в золото жемчужины.
— Пусть мое общество было не столь занимательно для лорда Кью…
— Еще бы! — язвительно усмехнулась старая графиня.
— …но, по крайней мере, оно лучше того, в которое вы ввели моего сына, — продолжала сноха, закипая гневом и возмущением. — И как бы ваше сиятельство ни презирали меня, все же, надеюсь, вы не можете сравнить меня с герцогиней Д'Иври, к которой отправили моего мальчика — для развития, как вы говорили. Когда же я стала противиться этому, — я хоть и живу вдали от света, но кое-что слышу, — вы изволили назвать меня ханжой и дурой. Это по вашей милости я столько лет жила в разлуке с сыном и обрела его истекающим кровью и почти на пороге смерти, да только, благодарение господу, внял он моим вдовьим молитвам! А вы были рядом и не пришли к нему!