— Я… я приехала не к вам, леди Уолем, и… и не ждала такой сцены, — пробормотала свекровь. Леди Кью, подобно Наполеону, привыкла брать натиском. Сопротивление обращало ее в бегство.
— О, нет, не ко мне, я отлично это знаю, — отозвалась невестка. — Вы любили меня не больше, чем собственного сына, которому, пока могли, отравляли жизнь. А теперь вы пришли за моим мальчиком. Или мало горя вы ему причинили? Сейчас, когда он божьей милостью спасен, вы хотите вновь обречь его на погибель и преступление. Только этого не будет, нечестивая вы женщина, скверная мать, бездушная и жестокая родительница! Джордж!.. — Тут в комнату вошел ее младший сын, и она, подняв целую бурю своими юбками, устремилась к нему и схватила его за руки. — Вот твоя бабушка! Графиня Кью пожаловала наконец из Баден-Бадена. Она… она хочет забрать у нас Фрэнка, душа моя, и… отдать… его… опять… той француженке. Но нет, боже милостивый! Никогда, никогда!.. — И она, близкая к обмороку, упала в объятия Джорджа Барнса и разразилась истерическими рыданиями.
— На вашу мать надо надеть смирительную рубашку, Джордж Барнс, — проговорила леди Кью; ее лицо дышало ненавистью и презреньем (будь она родной дочерью Яго, как две капли похожей на родителя, и тогда бы сестра лорда Стайна не имела более сатанинского вида). — Вы показывали ее врачу? Очевидно, уход за бедным Кью вызвал у нее умопомешательство. Я приехала к внуку. Чего ради вы оставили меня на целых полчаса с этой полоумной? Не доверяйте ей давать Фрэнку лекарства. Положительно…
— Прошу прощения, — прервал ее Джордж, отвешивая поклон, — но, по-моему, этот недуг в нашей семье по материнской линии покуда еще не проявлялся. ("Она всегда меня терпеть не могла, — думал Джордж, — но если нечаянно мне что-нибудь завещала, так пусть все идет прахом".) Не хотите ли подняться наверх, осмотреть свои комнаты, сударыня? Вот хозяин, он проводит ваше сиятельство. А когда вы спуститесь вниз, Фрэнк будет готов принять вас. Без сомнения, нет нужды просить вас не говорить ему ничего такого, что могло бы его взволновать. Только три недели назад извлекли пулю мосье де Кастийона, и доктора советовали нам как можно тщательней беречь его покой.
Несомненно, хозяин, форейтор и другие лица, провожавшие леди Кью наверх осматривать комнаты, получили полное удовольствие от общения с сиятельнейшей фрау графиней. Должно быть, с ними ей больше повезло, чем в схватке с внуком и невесткой, ибо, когда леди Кью вышла из своей комнаты в новом платье и свежем чепце, лицо ее сияло полной безмятежностью. Служанка, возможно, грозила ей за спиной кулаком, на лице лакея, казалось, было написано Blitz nd Donnerwetter [214], однако черты ее сиятельства хранили то умиротворенное выражение, которое всегда у нее появлялось после успешно проведенной экзекуции. Лорд Кью к тому времени вернулся из сада к себе в комнату, где и дожидался бабушки. Если мать и сыновья пытались, пока леди Кью была занята своим туалетом, вернуться к истории мистера Бамбла, то, боюсь, что на сей раз она уже не показалась им такой забавной.
— Здравствуй, дитя мое, выглядишь ты прекрасно, да благословит тебя бог! Многие барышни отдали бы все на свете за такой цвет лица. Ну что может сравниться с материнским уходом? Ничто! Право, Мария, вы могли бы возглавить обитель сестер милосердия. Хозяин отвел мне прелестную комнату, спасибо вам. Он — мошенник и вымогатель, но я уверена мне будет очень удобно. Здесь останавливались Додсбери — я видела по книге приезжих. Куда разумнее, чем ночевать в этом ужасном, кишащем клопами Страсбурге. Ах, друзья мои, до чего мы все извелись там в Бадене! Волнуемся за бедного сэра Брайена, волнуемся за тебя, гадкий мальчишка. Не знаю, как я жива осталась. Доктор Финк ни за что не выпускал меня нынче из дому, но я все равно взяла и поехала.
— Это очень любезно с вашей стороны, сударыня, — ответил бедный Кью с невеселым видом.
— А та ужасная женщина, против которой я всегда тебя предостерегала, — да разве молодые слушают стариков! — уже дней десять как уехала. Явился герцог и увез ее, и если он запрет ее в Монконтуре и до конца дней продержит на хлебе и воде, то, право, она это заслужила. Коли женщина не чтит законов религии, Кью, она непременно плохо кончит. Курзал закрыт. Плимутроки уезжают во вторник. Клара — очень милое и простодушное создание, как раз в вашем вкусе, Мария, а Этель, Этель, право, сущий ангел. Умилительно смотреть, как она ходит за бедным отцом, как просиживает с ним ночи напролет. Я-то знаю, куда она рвется всем сердцем, наша милочка. И если Фрэнк опять занеможет, Мария, за ним не придется ухаживать ни матери, ни старой бабушке, от которой уже мало проку. Имею передать вам от нее кое-что приятное, но это предназначено только для ваших ушей, сударь мой! Даже маме и брату не должно слышать.