Но тут из разноголосого хора выделился голос великого Хоскинса, который, стоя на помосте, поспешил высказать свое одобрение и с обычным своим достоинством предложил выпить за здоровье гостя.
— Весьма вам признателен, сэр, и все остальные, думаю, тоже, — произнес мистер Хоскинс. — За вас и за ваше пение, сэр! — И, отвесив полковнику учтивый поклон, он отпил глоток из своего стакана. — Я не слышал, чтобы кто-нибудь после мистера Инкледона исполнял эту песню лучше, — любезно добавил хозяин. — А он был великий певец, сэр! Говоря словами нашего бессмертного Шекспира, ему подобных нам уже не встретить.
Полковник, в свою очередь, покраснел и, обернувшись к сыну, сказал с лукавой улыбкой:
— Я выучился этой песне у Инкледона. Сорок лет тому назад я частенько убегал из школы Серых Монахов, чтобы послушать его, да простится мне это! А после меня секли, и поделом! Господи, господи, как бегут годы! — Он осушил свой стакан хереса и откинулся на спинку стула. Мы поняли, что он вспоминает юность — это золотое время, веселое, счастливое, незабвенное. Мне было тогда около двадцати двух лет, и я казался себе таким же стариком, как полковник, — право, даже старше!
Полковник еще не кончил петь, когда в таверну вошел, вернее ввалился, некий господин в военном мундире и парусиновых брюках неопределенного цвета, чье имя и внешность, наверно, уже известны кое-кому из моих читателей. Это был не кто иной, как наш знакомец капитан Костиган; он появился в обычном для столь позднего часа виде.
Держась за столы, капитан бочком, без всякого ущерба для себя и стоявших вокруг графинов и стаканов, пробрался к нашему столу и уселся возле автора этих строк, своего старого знакомца. Он довольно мелодично подтягивал припев баллады, которую исполнял полковник, а ее чувствительный конец, шедший под аккомпанемент его приглушенной икоты, исторг из его глаз потоки слез.
— Чудесная песня, черт возьми!.. — пробормотал он. — Сколько раз я слышал, как ее пел бедный Гарри Инкледон.
— Обратите внимание на эту знаменитость, — шепнул на беду Кинг из колледжа Тела Христова сидевшему рядом с ним полковнику. — Служил в армии, имеет чин капитана. Мы величаем его меж собой генералом. Не хотите ли чего-нибудь выпить, капитан Костиган?
— Разумеется, черт подери, — отвечал капитан, — и песню я вам тоже спою.
Выхватив стакан виски с содовой у проходившего мимо лакея, старый забулдыга подмигнул, по своему обыкновению, слушателям и, скорчив отвратительную рожу, приступил к исполнению одного из своих "лучших" номеров.
Жалкий пьяница, почти не сознававший, что делает, выбрал самую непристойную из своих песен, издал вместо вступления пьяный вопль и начал. Не успел он допеть второй куплет, как полковник Ньюком вскочил с места, нахлобучил шляпу и схватил в руки трость с таким воинственным видом, словно шел на бой с каким-нибудь индийским разбойником.
— Замолчите! — крикнул он.
— Слушайте, слушайте! — отозвалось несколько озорников за дальним столом.
— Продолжай, Костиган! — заорали другие.
— "Продолжай"?! — воскликнул полковник, и его высокий голос задрожал от гнева. — И это говорит джентльмен? Может ли тот, у кого дома есть жена, сестры, дети, поощрять подобное непотребство? Как смеете вы, сударь, называть себя джентльменом и позорить свой чин! Как смеете вы в кругу честных людей и христиан осквернять слух мальчиков такой мерзостью!
— А зачем вы приводите сюда мальчиков, почтеннейший?! — бросил кто-то из недовольных.
— Зачем привожу? Да затем, что думал найти здесь общество джентльменов! — вскричал разгневанный полковник. — Я никогда бы не поверил, что там, где собираются англичане, человеку — да еще старому — позволят так себя позорить. Стыд и срам, сударь! Ступайте домой, седовласый грешник, и ложитесь спать! И я не жалею, что мой мальчик увидел, в первый и последний раз в жизни, до какого падения, унижения и позора может довести человека пьянство. Сдачи не надо, сэр! К черту сдачу! — крикнул полковник изумленному лакею. — Оставьте ее до следующего раза, когда увидите меня здесь, только этого никогда не будет, клянусь богом, никогда! — Вскинув трость на плечо и обведя свирепым взглядом испуганных кутил, разгневанный джентльмен удалился, а за ним последовал и его сын.