— О, это лучшая из всех написанных книг! — восклицает Клайв.
Полковник возразил, что хотя он сам не читал, но, по слухам, мистер Милль тоже написал очень ученую историю; он как раз собирается ее прочесть.
— У меня теперь досуга хватает, — добавил этот добряк. — В богадельне весь день свободен, побываешь в церкви и делай что хочешь. А подростком, сэр, я, бывало, как говорится, "дам деру" да в трактир, что в Цистерциан-Лейн, в "Красную Корову", и рома себе закажу, так-то, сэр! Я страшный был повеса, Клайви! Ты, благодарение богу, был не такой! Да, страшный был пострел, и бедный мой батюшка меня сек, только это, по-моему, было жестоко. И не потому, знаешь, что больно, нет, не потому… — Тут на глазах у него выступили слезы, и он уронил голову на руку. Сигара выскользнула из пальцев и, почти докуренная до конца, рассыпалась в пепел. Клайв с грустью взглянул на меня.
— В Булони он частенько бывал в таком состоянии, Артур, — шепнул он мне. — Как эта… эта баба устроит сцену, он и слабеет умом. Он никогда не отвечал на ее оскорбления; ни одного дурного слова не проронил в ответ на ее жестокие нападки. О, теперь я от нее избавлюсь! Господи, какое счастье, что я могу вернуть ей деньги! Но кто заплатит, — прибавил он, дрожа всем телом, — за то, что выстрадал по ее вине этот добрый старик? — И он повернулся к отцу, по-прежнему погруженному в свои думы.
— Папа, вам больше не придется возвращаться к Серым Монахам! прокричал он.
— Что ты, Клайв! Мне надо вернуться, дружок, и ответить "Adsum" [84], когда меня вызовут на перекличке. "Ньюком!" А я — "Adsum!" Хе-хе! Так мы всегда отвечали… да, вот так!..
— Если вы и пойдете туда, то лишь затем, чтобы собрать свои вещи, а потом вернуться к нам и жить вместе со мной и Томми, — продолжал Клайв и тут же в нескольких словах изложил полковнику Ньюкому историю о полученном наследстве.
Старик, казалось, не очень понимал то, что рассказывал ему сын. Когда же понял, то совсем не обрадовался; однако на слова Клайва: "Теперь мы можем расплатиться с миссис Маккензи", — полковник ответил: "Правильно, очень правильно" — и сейчас же назвал точную сумму с процентами, составлявшую их долг теще, — да и как ему было забыть об этом, бедняге!
— Конечно, мы ей все вернем, Клайви, когда будет возможность!
Но сколько ни объяснял ему Клайв, он, по-моему, так и не уразумел, что долг миссис Маккензи может быть без всякого труда выплачен завтра же.
Пока шел этот разговор, в дверь мастерской постучались, и вошедшая служанка обратилась к Клайву со следующими словами:
— Извините, сэр, но миссис Маккензи желает знать, долго ли еще дожидаться вас с обедом.
— Пошли обедать, отец! — восклицает Клайв. — И ты, Пен, ведь тоже не откажешься отобедать с нами, не правда ли? — добавляет он. — Возможно, мы в последний раз садимся за стол в столь приятной компании. Идем, — зашептал он торопливо, — я хочу, чтобы ты был там: может, она хоть чуточку попридержит язык!
Когда мы шли в столовую, я вел под руку полковника Ньюкома, и добрый старик рассказывал мне историю о том, как миссис Маккензи накупила акций Бунделкундского банка и, не являясь женщиной деловой, забрала себе в голову, будто он промотал ее деньги.
— И вот мне все хочется, чтобы Клайв вернул ей эти деньги, и он вернет ей, я знаю, что вернет! — говорит полковник. — И тогда мы заживем тихо-мирно, Артур, потому что, между нами сказать, иные женщины, когда злятся — хуже нечистого!.. — И, высказав эту поразительно новую истину, он опять засмеялся, а входя в столовую, с покорностью склонил свою добрую седую голову.
В столовой уже сидел на своем высоком стульчике маленький Томми в обществе одной лишь бабушки, которая в величавой позе стояла у камина. Расставаясь с ней перед тем, как нам с Клайвом уйти в мастерскую, я уже откланялся и по всей форме распрощался с ней, поскольку не собирался тогда вторично воспользоваться ее хлебосольством. Мое возвращение, судя по всему, не слишком ее обрадовало.
— Разве мистер Пенденнис еще раз окажет нам честь отобедать с нами, Клайв? — сказала она, обращаясь к зятю. Клайв немногословно ответил, что да, он просил мистера Пенденниса остаться.