Так вот случилось, что когда для этого превосходного человека начала вновь заниматься заря счастья, было уже слишком поздно. Годы, печали, унижение, заботы и людская жестокость сломили Томаса Ньюкома, и он рухнул под их бременем.
Дослушав Бейхема до конца, я вошел в комнату нашего друга, которую уже заполняли зимние сумерки, и увидел две знакомые мне фигуры — Этель и Клайва — в изголовье и ногах кровати. Лежавший в ней бедный старик бормотал что-то бессвязное. К нынешней печали Клайва мне предстояло еще прибавить сообщение о больной, ждущей его дома. Бедный полковник не слышал того, что я говорил его сыну.
— Возвращайтесь домой, к Рози, — сказала Этель. — Она, верно, будет спрашивать про своего мужа — простите ее, это самое лучшее, милый Клайв. Я останусь с дядей. Я не отойду от него ни на минуту. Бог даст, завтра, когда вы придете, ему будет лучше.
И вот Клайв, движимый чувством долга, возвратился в свое печальное жилище, а я поспешил к себе со всеми этими горестными вестями. В доме были затоплены камины и накрыт стол, и любящие сердца собрались в ожидании друга, которому больше не суждено было переступить наш порог.
Легко представить себе, как огорчили и встревожили принесенные мной известия мою жену и графиню де Флорак, нашу гостью. Лора немедленно отправилась к Рози, чтобы предложить свою помощь, если в ней есть нужда.
Она воротилась с дурными новостями; она виделась только с Клайвом, а миссис Маккензв к ней даже не вышла. Лора предложила забрать мальчика к нам. Клайв с благодарностью принял это предложение. Малыша в тот же вечер уложили спать у нас в детской, а наутро он уже превесело играл с нашими детьми, не догадываясь о том, что над его домом нависли мрачные тучи.
Прошло еще два дня, в мне выпало на долю отвезти в "Таймс" два объявления от лица моего бедного друга. В хронике рождений было напечатано: "28-го числа сего месяца, на Хауленд-стрит, миссис Клайв Ньюком разрешилась от бремени мертворожденным сыном". А немного ниже, в третьем разделе того же столбца стояло: "29-го сего месяца на Хауленд-стрит скончалась в возрасте 26 лет Розалинда, супруга Клайва Ньюкома, эсквайра". Придет день, и наши имена тоже появятся в этой графе, в как знать — многие ли оплачут нас и долго ли будут помнить, а если и вспомнят, то чего будет больше — слез, похвал и сочувствия или порицания? Да и то все — на краткий срок, пока занятый своими делами мир еще хранит память о нас, покинувших его. Итак, этот бедный цветочек расцвел ненадолго, а потом стал вянуть, чахнуть и погиб. Только один-единственный друг шел рядом с Клайвом за скромным катафалком, увозившим бедную Рози и ее дитя из этого не слишком доброго к ней мира. Не много слез было пролито над ее одинокой могилой. Печаль, больше похожая на стыд и раскаяние, наполнила душу Клайва, когда он опустился на колени у открытой могилы. Бедное, безобидное маленькое существо — настал конец твоим детским триумфам и суетным претензиям, сгинули твои затаенные радости и обиды, и вот сейчас исчезнут под землей твои простодушные улыбки и слезы. Падал снег, он укутал белым покрывалом гроб, уходящий под землю. Похороны происходили на том самом кладбище, где была погребена леди Кью. И возможно, что над обеими могилами совершал обряд один и тот же священник и что назавтра он будет читать молитву надо мной, над вами, еще над кем-нибудь, и так пока не пробьет его собственный час. Уходи же скорее отсюда, бедняга Клайв! Вернись лучше к своему осиротевшему сыну — посади его к себе на колени и покрепче прижми к сердцу. Отныне он только твой, излей же на него все богатство своей отцовской любви. Ведь до сего дня всевластная судьба и домашние распри отдаляли вас друг от друга.
Трогательно было наблюдать, с каким рвением и нежностью этот большой и сильный мужнина стал опекать свое детище и расточать ему все богатство своей любви. Стоило теперь Клайву появиться в комнате, как сын бежал к нему, усаживался рядом и часами болтал с ним. Иногда он уводил мальчика на прогулку, и тогда мы из своих окон различали темную фигуру Клайва, шагавшего по снегу Сент-Джеймского парка, и маленького человечка, который семенил рядом, если только не восседал на плече у родителя. Однажды утром, наблюдая, как они таким образом совершают свой путь в Сити, Лора сказала мне:
— Это любящее сердце он унаследовал от отца, и теперь оно станет достоянием его сына.
Клайв ежедневно (иногда вместе с сыном) ходил к Серым Монахам, где по-прежнему находился его больной отец. Приключившаяся с ним горячка через несколько дней миновала, но он оставался до того немощным и слабым, что едва мог дойти от постели до кресла у камина. Зима стояла на редкость холодная, комната же, в которой он обитал, была теплой и просторной, и врачи советовали повременить с переездом, пока больной не окрепнет и не наступит тепло. Местные лекари надеялись, что к весне он поправится. Навестил его и мой друг, доктор Бальзам; он тоже высказался обнадеживающе, но лицо его при этом было невеселым; По счастью, комната, соседняя с кельей полковника, пустовала, и нам, его друзьям, разрешалось сидеть там, когда нас собиралось слишком много. Кроме его постоянной служанки, при нем почти все время находились еще две любящие и преданные сиделки: Этель и графиня де Флорак, проведшая без отдыха много лет у постели другого старика. Движимая своим христианским долгом, она, без сомнения, пришла бы ухаживать за всяким больным, а тем паче за этим человеком, ради которого когда-то готова была пожертвовать жизнью.