Восемь перевалов крутых,
Семь высоких горных хребтов
Одолевшего в далеком пути,
Изнуренного голодом и трудом,
Путника приветливо встреть,
Досыта накорми...
На извилинах девяти дорог
Изнуренного до потери сил,
Падающего — подними,
Бесприютного приведи в свой дом,
У очага своего обогрей!
И да будет за это слава тебе,
И да будет счастье тебе!
Летающий высоко над землей
Выше изгороди столбовой
На Мотыльково-белом коне,
Юрюнг Уолан, сынок дорогой!
Ту, которую мы берегли,
Как зеницу наших очей,
Как десну наших белых зубов,
Ту, которую звали мы
Золотогрудой птичкой своей,
Медногрудой синичкой своей,
Нашу доченьку взяв от нас,
Как только ее привезешь
В восьмикрайнюю долину свою,
На широком дворе своем,
На высоком холме,
Где стоит твой дом,
Ты, восьмиветвистой
Зеленой травой
Руки ее обвязав,
Навстречу солнцу ее проведи
Вокруг резного столба
Коновязи священной твоей,
Чтобы дух-хозяйка твоей земли
Не стала чуждаться вдруг
Нашей доченьки дорогой,
Чтобы как свою приняла ее,
Чтобы молвила про нее:
«Сэлэ[293] с пучками жертвенных грив
Приумножить приехала у меня!»
На широком блестящем дворе,
Где ни пыли, ни грязи нет,
На просторном надворье твоем,
Не знающем ни снега, ни льда,
Ты из тонких березок поставь
Золотой чэчир в два ряда,
Дорогу свежей травой устелив,
На порог траву положив,
По траве введи ее в дом;
К бушующему огнем очагу,
К грозно гудящему камельку
Радостно ее подведи,
И скажи ей, чтобы она
Тремя пучками смолистых лучин
Аан Уххана — духа огня
Угостила из рук своих,
Приветствуя троекратно его!
Тогда лишь хозяин огня —
Дух очага твоего
Примет, как хозяйку свою,
Ненаглядную нашу дочь.
Поймет, что пришла она
Следить за добрым огнем,
Возносить высо́ко
Очажный дым...
Детушки золотые мои,
В день отъезда вашего я,
Широко раскрывая дорогу вам,
Благословляю вас!
Пусть восемь крутых дорог
Ровными будут для вас,
Пусть дорога белая — Сиэри
Раскинется широко!
Пусть девять трудных дорог
Легкими будут вам!
Пусть удача, слава-айхал,
В долину широкую величиной,
Сопутствует всюду вам!
Пусть победа, счастье, добро,
Словно степь огромная, шириной,
Везде окружает вас!
Пусть добрые предзнаменованья всегда
Сопровождают вас,
Пусть не будет препятствий
У вас впереди,
Пусть не будет помех позади!
Пусть будет удача вам,
Которую не утащит бык!
Пусть будет счастье у вас,
Которого не обскачет конь!
Уруй-айхал!
Уруй-туску[294]! —
Совершив моленье свое,
Спев благословенье свое,
Сабыйа Баай Хотун
Светлой пеною кумыса
Обрызгала землю вокруг.
И когда широкий ковш хамыйах,
Подброшенный ею, упал
Стороной открытою вверх,
Так обрадовалось собранье гостей
Доброму знаку тому,
Что дрогнула степь кругом;
И дальние горы отозвались
Радостному крику толпы:
— Уруй-айхал! —
— Уруй-туску! —
Тут прощаться начали старики
С дочерью дорогой,
С долгожданным зятем своим.
Крепко обняли родители их,
Троекратно поцеловав,
Шестикратно облобызав.
Снаряженного в дальний путь,
Ладно обузданного,
Крепко оседланного,
Покрытого пестрым, цветным,
Словно облако пе́ристое, дорогим
Узорчатым чепраком,
Словно красное облако, под седло
Бархатный положив кычым,
В уздечке из золотых лучей,
С поводьями из лунных лучей,
Под серебряным чеканным седлом
О семи подпругах тугих,
Крепко затянутых под животом,
С медными брякунцами на сбруе,
С кольцами серебряными на сбруе,
С колокольчиками на сбруе,
Звонкими, как напев
Матери Иэйэхсит,
Играющего на ходу,
Сверкающего белизной,
Подвели Туйаарыме Куо
Наследственного иноходца ее,
Стройного коня Туналы[295].
Под ноги, по земле
Пеструю раскинув кошму,
Проворная девка
Энньэ Кулут[296]
Подошла к хозяйке своей молодой —
Помочь ей
Подняться в седло.
Парень Юктэл Кулут[297],
Поклонившись трижды хозяйке своей,
Наклонился, спину согнул,
Чтобы, на спину став ему,
Молодая хотун могла
На высокое подняться седло.
Опершись о руки служанки своей,
Проворной Энньэ Кулут,
На широкую спину став
Юктэл Кулута, слуги своего,
Ладно уселась
Туйаарыма Куо
На серебряное седло.
С обеих сторон
За поводья взяв
Стройного коня Туналы
С наездницей прекрасной в седле,
Вся семья проводила
Туйаарыму Куо
На расстоянье семи сэлэ[298],
Где предстояло им
Расставанье на долгий срок,
Где в сияньи утра лежал
Дальний путь ее — на восток.
Милая Туйаарыма Куо,
На белом коне своем,
Краше прежнего
Казалась теперь
Провожавшей ее родне...
Нарядная шубка ее,
Обложенная бобром,
Пышно распушась на ветру,
Ладно облегала
Плечи и стан,
Была ей к лицу, говорят.
Подвески узорного серебра,
Цепочки на шейном кольце,
Тонкие илин-кэлин-кебисэр
Переливались, ярко блестя,
Поигрывали на груди и спине,
Позванивали на ней.
Высокий бобровый верх
Рогатой шапки ее
Будто улыбался
Белому дню;
Круглая чеканная тусахта,
Укрепленная надо лбом,
Радостно на солнце блестя,
Озаряла ее лицо...
Чтобы любимую дочь
Не опечалить ничем, не смутить,
Чтобы зятя милого своего
Честью не обойти,
Чтобы по дальним дорогам их
Добрая молва пронеслась,
Чтобы по дальним землям о них
Громкая летела хвала,
С дочерью отправили старики
Старшего сына с женой.
Старшего сына-богатыря
Снарядили в дорогу они
Тюнгюром[299] — дружкою быть,
А жену его снарядили они
Ходого́й[300], поезжанкой быть.
Стали отец и мать
Приданое дочери выделять
И так спросили ее:
— Доченька наша
Туйаарыма Куо!
Отбирай, что по нраву тебе,
Забирай, что тебе по душе,
Нам для тебя
Ничего не жаль! —
Молвила Туйаарыма Куо:
— Много не надо мне.
Молодняк с собой я возьму,
Малых жеребят и телят! —
И она телячий намордник взяла,
Жеребячий колючий
Нарыльник взяла,
Да ковш хамыйах
С собой забрала.
Тут со всех зеленых долин
И со всех открытых полян
Побежали стада телят,
За намордником своим погнались;
Им вослед
Табуны жеребят,
Выбегая со всех сторон,
За нарыльником своим понеслись.
Вся посуда,
Какая тогда
В стойбище богатом была,
Запрыгала с полок,
Стуча и бренча,
Покатилась, прыгая и тарахтя,
Погналась за большим ковшом,
За хамыйахом главным своим...
Расплодившиеся без числа,
Раздобревшие на привольных лугах,
Стада молочных коров,
Отчаянно, громко мыча,
Набежали со всех сторон,
Кинулись опрометью вослед
Ревущим телятам своим.
Табуны степных кобылиц
Из отгонных дальних лугов
Поскакали, пронзительно ржа,
Жеребятам своим вослед.