Нюркин князь. Марина Эшли
Сосланным в Донбасс посвящается
Их выкинули в чистом поле перед лесом. И раскулаченных русских, и куркулей украинцев. Привезли со станции подводами и оставили на голой земле. “Мужики завтра на работу!” — крикнул начальник или кто он там был, и телеги уехали.
Ноябрь-месяц. Подморозило. Не все тепло одеты. У большинства дети. Молодая баба качала младенца. Он разрывался от крика и отказывался брать грудь. Нюрка вспомнила: он в теплушке родился, по дороге сюда.
Нюрка покрутилась вокруг взрослых, начавших рыть землянки. Мать крикнула ей, чтоб собирала хворост. Любопытная Нюрка дошла аж до оврага. На той стороне стеной стояли могучие деревья. На этой — только одинокая сосна. Смеркалось.
“У-у-у”, — услышала Нюрка волчий вой и стремглав побежала поближе к людям, к огню, теряя по дороге найденные ветки.
“Вовкы, волки”, — загомонили кругом. “Ничого, люды, дэржимося до купы, воны нэ подойдуть до вогню”, — успокаивал кто-то. Они еще не успели познакомиться, два эшелона сошлись на станции. Вот так узнавали друг друга, по ходу дела. Русские тянули слова, чтоб соседи их понимали, хохлы старались говорить по-русски на свой певучий манер. Сроднились друг с другом в общей беде.
Рыли руками, помогая себе палками, камнями, кто что нашел. Легли спать в эти норы, оставив дежурных у костров. Нюрка прижималась к материнской спине. Страшно от волчьего противного воя. А где-то рядом заходился в крике младенец. К утру он затих — заголосила баба.
Утром мужчин повезли на шахту. Молодой парень все пытался спрыгнуть с подводы к своей рыдающей бабе. “Не дури, Степаныч”, — держали его мужики. “Жинкы досмотрять”, — обхватил его кто-то крепко. Нюрка первый раз видела у мужчины такой растерянный взгляд.
Бабы отобрали у несчастной безжизненный сверток. Закопали под одинокой сосной. Занялись самой бабой, утянули ей груди, чтоб остановить молоко. Что-то еще делали, но Нюрку прогнали. “Нечего тебе пялиться”.
Она пошла и положила на свежую могилку сосновых веток и шишек. Чтоб красиво было. Вернулась к матери помогать рыть землянку дальше. Мать толкнула ее в бок: “Поди, пригляди”. Нюрка отряхнула землю с колен и побежала за молодухой, что потеряла ребенка. Та перебралась через овраг и, не останавливаясь у могилки, побрела в лес. Нюрка за ней. Та оглянулась: “Не ходи за мной, девонька, волки загрызут”. “А вы как же?” “А мне все равно. Васильком звали сыночка”. “Тетенька, — взмолилась Нюрка, — не надо к волкам. А как же дядечка ваш? Степаныч?” — вспомнила она, как зовут мужа этой бабы. Молодуха постояла, покачалась молча, вздохнула и повернула обратно. Нюрка огляделась — ничего съедобного. Тоже вздохнула и пошла вслед за бабой.
Так началось их житье на новом месте. Ничего. Свыклись. Весной разбили огороды. Кто-то уже и мазанки поставил. С могилки под одинокой сосной пошло их кладбище. Не все пережили зиму.
Поселение с чьей-то легкой руки назвали Волчьей Балкой. Только волки или ушли, или вымерли — лес-то вырубили. Весь сожрала шахта — страшный подземный зверь, торчавший наружу серыми горбами терриконов. Холмы эти из пустой, уже без угля породы ничем не зарастали, ни травой, ни кустами. Поначалу, голые, остроконечные, изумляли они бывших деревенских. А потом глаз перестал их замечать. Не мешали. Другое дело овраги. Ихний засыпали. Но балка есть балка: подвалы в тех хатах, что поставили прямо над оврагом, мокли.
Одна сосна на краю оврага осталась напоминанием о старых днях.
Первыми стали приходить в себя дети. Отцы, вымученные, приползали с шахты, матери, уставшие за целый день, кормили их, и все валились спать, чтоб набраться сил к следующему утру. Ни тебе песен, ничего. Дети собирались, пели, что помнили, рассказывали сказки. Бабушек не было, пришлось выдумывать свои истории. Про ведьм, про русалок, мавок и леших, лыцарей и королевн. Кто-то знал про Золотую Рыбку. Все загорелись, спрашивали: “А ты б что пожелал? А ты?”. Смеялись, такие чудные у некоторых были желания — не только наесться, разбогатеть да чтоб тятька выздоровел. “Нюрка, а ты чего хочешь?” — спросила подружка. Нюрка задумалась. Какие-то смутные надежды, ожидание чего-то чувствовала. Но чего? Как будто спишь и ждешь, когда проснешься. Как будто живешь, но жизнь эта — еще не раскрывшаяся, не твоя, не настоящая, что-то вот-вот случится впереди. “А я не знаю, — ответила. — Чтоб скорее пришло то, чего жду?”. Все засмеялись. Ну и желание. Исполнись то, что и так исполнится, получается? Или о чем это она?
Нюрка сама не знала. “Давайте, я сказку расскажу!” — предложила она. Затаив дыхание, слушали, как заблудилась девушка в заколдованном лесу, перехитрила ведьм, вырвалась от русалок, убежала от лешего, уже вышла на опушку, перебралась через овраг, скорее, домой, к маме с батькой, к суженому. Но не хотел отпускать ее заколдованный лес так просто. И осталась она на всю жизнь сосной. Одиноким деревом между лесом и людьми. Кто-то всхлипнул. “Чего детей лякаешь, — Матвей взял на руки своего младшего брата, — спать ночью не даст, а мне на работу утром”. Матвей уже редко приходил на их посиделки. Вышел возрастом. Забрали в шахту. Нюрка посмотрела виновато, но он ей улыбнулся и пошел. “Это тебе сама сосна о себе рассказала? Ты часто у нее стоишь”, — прижалась к Нюрке маленькая девочка.