Вечером зашел дядя Мыкола. Прислушался к словам, что быстро лепетал парень в бреду.
— А я его трошки разумею. Бульбаш чи лях. Точно.
— Темный такой белорус или поляк?
— А что? Бывають.
Гостю не лучшало. Нюрка слышала ночью слабые постанывания. Не выдержала. Встала на колени, прижала руки к груди, зажмурила глаза, вызывая в памяти образ Божьей Матери с Младенцем.
Отца возили на лесозаготовки для шахтных нужд. На пепелище какой-то хаты он подобрал и спрятал за пазуху икону. Хорошо, не обыскали. Привез домой. Небольшая доска с печальными безыскусными ликами. Младенец, хоть и маленький, но выглядел отроком и одет был во взрослую рубаху. Матерь держала Его на руках, а Он благословлял.
Икона треснула посредине и посредине же обгорела. Наверно, балка на нее упала во время пожара.
Нюркина мать обрадовалась иконе, как дорогому гостю. Засуетилась. Поцеловала.
Долго думали, куда спрятать. В доме открыто держать нельзя. Положили под половицу. Но мать огорчилась, неровен час, наступит кто-нибудь ногой на то место. Нюрка слышала, что собирались закопать в саду. Так и не узнала, куда дели. Ей не сказали.
Это событие — единственное, что связывало ее с верой. Может, не единственное, только другого она не помнила. Жизнь до Волчьей Балки стерлась у нее из головы. От той, прежней жизни в памяти осталась почему-то одна чашка. Маленькая чашка на большом столе. Настоящая, фарфоровая, белая с золотым ободком и коричневой шишкой на боку. И все.
О Боге вслух не говорили. Боялись. Молиться мать не учила. Слов Нюрка не помнила. А сейчас надо было что-то сделать. Что точно говорить и кому, Нюрка не знала. Потому она встала на колени и представила в мыслях образ. Она просила у Матери и Отрока не обращать на нее внимания, на ее глупые мечтания, а исцелить незнакомца.
Ничто до сих пор ее так сильно не волновало, как судьба этого человека.
Нюрка пропустила момент, когда гость очнулся. Она зашла в дом, он сидел на кровати и пил из металлической кружки отвар.
— Это и есть наша дочь, — сказала мама.
— Анна, — смутилась Нюрка внимательного взгляда карих глаз.
Он вернул кружку, Нюрка с мамой столкнулись: обе ринулись забирать.
— Юзеф, — карие глаза не сверлили по-цыгански, а светились мягким медовым светом. — Можна Юзек.
Он протянул руку, но не пожал Нюркину, а поднес к губам и поцеловал. Поцелуй получился как кипяток. Из-за горячего отвара.
— Дженькую, Анночка.
— Не за что. — Наверное, прозвучало сердито из-за того, что Нюрка вырвала руку.
— Иосиф, значит, по-нашему Осип, — слушал и комментировал вечером историю гостя отец.
Юзек, путая русские и польские слова, рассказал, что учился он во Львове, а сам родом из Лодзи.
— Миясто такое, — пояснил он, бросая взгляд на Нюрку.
— Город, знаю, слышал, — кивнул отец.
Товарищ позвал с собой на свадьбу к родне. Это не Польша, но совсем на границе, товарищ знал место, где речку можно перейти, сам много раз бывал, и ничего. Ну вот он и поехал с ним. Любопытно же мир посмотреть.
— Господи, — покачала головой мама, — в такие-то времена.
Его забрали прямо из постели, рано утром, еще до всякой свадьбы. Хорошо, хоть одеться успел, а то с ним и совсем раздетые люди в камере сидели. По-русски он плохо понимал, а говорить вообще не говорил. Это он в дороге в поездах выучился. Его все время куда-то везли да пересаживали. Сразу тогда не понял, что случилось. Оказывается, его обвинили в агитации. Пропаганде! Какая пропаганда? Чего? Тем более что он и по-русски-то не говорил.
Он посмотрел на Нюрку с немым удивлением в карих глазах. Может ли она поверить в такую чудовищную несправедливость.
— Разве что докажешь, — вздохнул отец.
— Слава Богу, что в живых оставили, — заключила мать.
Больше всего на свете его огорчает то, что бедные его родители ничего не знают о его злоключениях. Несчастная мамочка! Все глаза, не иначе, выплакала.
Он вдруг замолчал и посмотрел куда-то мимо Нюрки. С тоской. Нюрка догадалась, о ком он сейчас думает. О той беленькой барышне с фотографии.
Юзек вздохнул и заговорил опять. Он совсем не знает, что случилось с его товарищем. Это он вот жив. Благодаря Анночке. Посмотрел на Нюрку и опять от души сказал ей свое “дженькую”.
Нюрка испуганно спрятала руки за спину, чтобы не вздумал поцеловать. Юзек смущенно улыбнулся от ее жеста.
К нему пришли два поляка. Старый седоусый и молодой вихрастый. Воробьяновские. Неугодный новой власти, но почему-то оставленный в живых и сосланный в эти края, “интернационал” селился у Воробьяновского леса. Своими этническими группками.