Александр Чаковский
Нюрнбергские призраки
Книга первая
Александр Борисович Чаковский родился в 1913 году в Петербурге в семье врача. В 1938 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького.
Творческий путь начал как критик и литературовед: он пишет беллетризованные биографии Анри Барбюса, Мартина Андерсена-Нексе, Генриха Гейне, литературно-критические статьи.
В годы Великой Отечественной войны, работая военным корреспондентом в газетах Волховского и 3-го Прибалтийского фронтов, А. Чаковский не раз бывал в блокадном Ленинграде. Героическому подвигу его защитников посвящена трилогии: «Это было в Ленинграде», «Лида», «Мирные дни» (1944–1947), роман «Блокада» (1969–1975), за который писатель был удостоен Ленинской премии.
А. Чаковский является также автором романов: «У нас уже утро», «Год жизни», «Дороги, которые мы выбираем», «Победа», «Неоконченный портрет», повестей «Свет далекой звезды», «Невеста» и других.
Произведения писателя переведены на многие иностранные языки. По ряду его романов и повестей поставлены кинофильмы и пьесы.
А. Б. Чаковский является членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, членом Советского комитета защиты мира, главным редактором «Литературной газеты».
Книга первая
В капкане
…И вот тогда появлялись крысы…
С наступлением вечера Берлин окутывала тишина. Она время от времени нарушалась гудением перегретых автомобильных моторов и воем сирен: куда-то мчались советские броневики, лавируя между руинами. Ветер колыхал красные флаги над городской и районными комендатурами. Красное знамя развевалось над изрешеченным осколками снарядов куполом рейхстага…
Темные, загроможденные развалинами улицы были на редкость безлюдными. В ушах берлинцев все еще звучали последние, особенно исступленные речи Геббельса, призывавшего отстаивать каждую улицу, каждый дом и предвещавшего поголовную резню, если русским удастся захватить город.
Русские захватили город. Но резни не произошло. Единственное, чего требовали победители от населения, — это выйти на расчистку улиц. За эту работу полагались дополнительные продовольственные карточки.
С приближением ночи тысячи бездомных спешили найти ночлег. Везло тем, кто жил на окраинах Берлина, — там многие дома сохранились, центр же представлял собой сплошные руины; здесь, в мертвых коробках домов, под уцелевшими крышами обретали ночной приют те, кто лишился своих жилищ, кому не удалось вовремя захватить место в подвалах или бомбоубежищах. Они лежали молча, плотно закрыв глаза, прислушиваясь к вою весеннего ветра, — стараясь уснуть, уснуть как можно скорее.
…Но тогда появлялись крысы.
Их было много, потому что и они лишились своих пристанищ. Длинномордые, с хищно оскаленными острыми зубами, они шныряли между развалинами среди спящих людей, а то и пробегали по ним… Крысы искали еду. Ее можно было найти возле человека; ночью крысы людей не боялись, они бесцеремонно тыкали морды в полураскрытые рты спящих, забирались к ним в рубища, часто кусали. Если в ночной тьме раздавалось ругательство, а вслед за ним — звук брошенного камня, то это означало, что кто-то из разбуженных крысами пытался если не убить, то хотя бы отогнать наглую тварь.
— Брысь, сволочь, наци проклятый! — прохрипел в темноте простуженный голос. Снова удар камнем, шорох осыпающихся со стены остатков штукатурки. Жалобный писк крысы. И тут же другой голос произнес:
— Предатель! Пусть Иваны отрубят тебе руки и ноги! — Это явно относилось к тому, кто бросил в крысу камень и назвал ее «наци».
— Иваны меня пока что не тронули, — раздалось в ответ, — а вот гестаповцы два года держали в Аушвитце!
— Жаль, что они тебя не прикончили! Был бы жив фюрер…
— Дайте поспать! — рявкнул третий голос. — Катитесь оба к чертовой матери вслед за фюрером…
«Вслед за фюрером…» — повторил про себя человек, которого до сих пор связывал с жизнью лишь тощий, судорожно прижатый к груди вещевой мешок. Эти слова на мгновение как бы приоткрыли ему вход в жизнь, он понимал, что фюрер — это уже прошлое, и все же, ухватившись за эти слова, он мог выползти из черной ямы, в которой находился уже неведомо сколько времени. Фюрер все еще означал для него жизнь, реальность.
Реальностью также была тьма, набитый людьми подвал, реальностью были крысы и прижатый к телу рюкзак. Что в нем, в этом брезентовом, наглухо перевязанном мешке? Он попытался вспомнить и не мог. И тогда начал развязывать его — пальцами, ногтями и зубами. Наконец удалось едва-едва просунуть в мешок руку. Какие-то железки, гладкие и острые, очки… Что это? Никак не вспомнить…