— Гм-м, — задумчиво произнес Гамильтон, — при такой ситуации мне следует освободить этаж, который я оккупировал.
— Ни в коем случае! — настойчиво произнес Адальберт. — Пока вы здесь, квартира Ангелики защищена. Кто знает, кого вселят сюда, если вы ее покинете.
— Если удастся преодолеть формальности и полицейские трудности, — осторожно сказала Ангелика, — герр Квангель мог бы занять одну из нижних комнат.
— Но это стеснит вас… — начал было Гамильтон, но Ангелика прервала его:
— Что вы, мистер Гамильтон! Две комнаты для одинокой женщины более чем достаточно.
— У меня есть кое-какие связи с полицейским управлением, и я мог бы попытаться…
— Боже мой! Неужели мы можем надеяться?..
— Американцы не звери, — сказал Гамильтон. — Помочь мученику лагерей — мой долг.
— О, мистер Гамильтон, благодарю вас! — растроганно произнесла Ангелика. — Сейчас я угощу вас кофе, вчера удалось достать мокко на черном рынке! Думаю, что не откажетесь посидеть с нами. — И она, придерживая полы халата, выбежала из столовой.
Некоторое время оба молчали. Потом Гамильтон спросил участливо:
— За что же вы угодили в лагерь, герр Квангель?
— Вопреки приказу Гитлера расстреливать пленных комиссаров и коммунистов я дал возможность трем из них бежать.
Гамильтон взглядом выразил удивление и восхищение его мужеством.
«Только не преувеличивать!» — предостерег себя Адальберт. Все очень просто, и нет нужды в детально разработанной легенде. Патер заверил его, что никакая проверка не опровергнет того, что значилось в документе. Шрамы «жертвы фашизма» были в буквальном смысле налицо, а документы, как сказал патер, зарегистрированы всеми организациями, которые ведали денацификацией.
Конечно, легенду на всякий случай Адальберт придумал и сейчас решил ею воспользоваться. Итак, он, военнослужащий вермахта, помог бежать трем русским коммунистам, был судим, за недостаточностью улик не расстрелян, а заключен в Аушвитц, где ему довелось пройти все круги ада, — дальнейшее уже совпадало с его собственным опытом, о пытках и издевательствах Адальберт мог рассказать без запинки.
Но вместо расспросов Гамильтон произнес:
— Вы долго заставили себя ждать, герр Хессенштайн.
— Что?.. Что вы этим хотите сказать? — растерялся Адальберт.
— Только то, что я занял верхний этаж в надежде, что вы рано или поздно вернетесь сюда, в свой дом.
— Я не понимаю…
— Вы все понимаете, герр Адальберт Хессенштайн, бригадефюрер СС, — глядя прямо ему в глаза, жестко сказал Гамильтон.
Чутьем гестаповца Адальберт сразу почувствовал, что этот Гамильтон не простой газетчик и служба в «Старз энд страйпс» скорее всего для него такая же «крыша», легенда, как для него, Адальберта, история с «жертвой фашизма». Итак, сомнений не было: американец устроил ему ловушку в собственном доме.
В столовой появилась сияющая Ангелика, она успела переодеться в легкое домашнее платье, на подносе дымились три кофейные чашечки.
— Надеюсь, вы не скучали? — светским тоном спросила она.
— Нет, мы отлично развлекли друг друга, — без тени иронии ответил Гамильтон. — Разумеется, если можно считать развлечением рассказ о тех муках, через которые прошел герр Квангель.
Ангелика почувствовала напряженность, царившую за столом, но отнесла ее на счет сложившейся ситуации: оба они, конечно же, испытывали неудобство, Адальберт — потому что ему придется жить в собственном доме на положении квартиранта, Гамильтон — потому что занимает половину дома и является причиной этого неудобства.
Гамильтон первым допил свой кофе и встал.
— Прекрасный кофе. Спасибо, фрау Хессенштайн, к сожалению, надо идти.
Адальберт поднялся следом.
— Если разрешите, я провожу…
Возле лестницы, уже поставив ногу на ступеньку, Гамильтон повернулся к Адальберту.
— Влево от дома есть маленький ресторан, я думаю, что в наших общих интересах встретиться там завтра, ну, скажем… в четыре часа. — И преувеличенно громко закончил: — До свидания, герр Квангель. Еще раз — со счастливым возвращением.
Когда Адальберт вернулся, Ангелика, склонившись, протирала тряпкой полированную поверхность стола.
— Ангелика, слушай, — тихо сказал Адальберт, опираясь на спинку стула, — он все знает.
— Все знает?! — недоуменно переспросила она. — Но что именно?
— Мое настоящее имя. Мы в мышеловке, Ангелика.
Она бессильно опустилась на стул.
— Но как это может быть? — спросила Ангелика со страхом и недоверием. — Он журналист, не имеет никакого отношения к твоей работе, никогда не был в Берлине…