И все-таки — выследить, подкараулить и убить. Другой мысли у Хессенштайна не было.
Однажды он оказался на небольшой площади, где стояли вбитые в землю матерчатые зонты, похожие на пляжные, а под ними на колесных лотках был разложен небогатый товар, и вот тут, в группе склонившихся над лотками покупателей, Адальберт увидел… ее, Ангелику.
Нет, не сразу; он понял, что это Ангелика, когда она выпрямилась, — стройная блондинка в черном меховом жакете, стянутом в талии, с прямыми по довоенной моде плечами, в узкой юбке и туфлях на высоком каблуке. На запястье ее руки, опущенной в боковой карман жакета, покачивалась черная сумочка.
Да, это была она, она!
«Ангелика!» Он закусил губу и затаил дыхание. Сколько времени так стоял Адальберт? Пока она не перешла к соседним лоткам, а потом не скрылась среди множества покупателей…
Он медленно возвращался к дому Браузеветтера. Думал о том, как хорошо выглядела Ангелика, как изящно была одета, и это приводило его в отчаяние. «Содержанка!» — в ярости повторял он и тут же вступал в спор с самим собой: ведь у Ангелики всегда был отличный вкус; кроме того, Адальберт оставил ей достаточно денег в иностранной валюте, различные ценности, — этого вполне должно было хватить на год. Мучаясь, переходя от надежды к отчаянию, снова впадая в ярость, Адальберт вошел в дом.
Оказалось, что старый учитель был не один. Браузеветтер представил Адальберту гостя — высокого, хорошо одетого человека средних лет.
— Это наш друг и товарищ по борьбе. Придется смириться с тем, что я не называю его имени, — ты помнишь наши правила. Просто господин Четвертый, вот и все.
— Рад с вами познакомиться. — Четвертый уважительно пожал Хессенштайну руку, отводя взгляд от его безобразного шрама.
— Наш друг, — объяснил Браузеветтер, — только что вернулся из Гамбурга, он ездил туда для установления связей. Он рассказывает об отношении тамошних истинных немцев к процессу. Итак, мой друг, — обратился Браузеветтер к Четвертому, — ты говорил, что в Гамбурге есть люди, которые проявляют к этому суду полное безразличие…
— Да. Я бы назвал это апатией. — У Четвертого был низкий, приглушенный голос.
— Но может ли такое быть?! — удивился Адальберт. — Ведь там, в суде, решается судьба лучших людей Германии! Им грозит смерть!
— Далеко не все так драматизируют ситуацию, — покачал головой Четвертый. — Большинство считает процесс помпезно поставленным пропагандистским спектаклем. Те, кто никогда не состоял в нашей партии, настроены против подсудимых, считают их виновными в реальных преступлениях. Однако многие категорически возражают против обобщений и коллективных обвинений: Штрейхера или Розенберга осуждают, но отказываются понять, почему на скамье подсудимых оказался, например, такой крупный финансист, как Шахт… Большинство возмущается тем, что на процессе идут бесконечные разговоры о концлагерях, но не говорится ни слова об английских и американских воздушных бомбардировщиках — тут полное единодушие.
— Как это верно! — прерывая рассказчика, воскликнул Адальберт. — Я, естественно, могу судить о том, что происходит во Дворце юстиции, лишь по газетам и кинохронике, но мне понятно негодование людей. Ведь эти бомбежки не только превратили многие наши города в руины, подобные нынешнему Берлину и нашему Нюрнбергу, они уничтожили несметное количество памятников культуры. Десятки тысяч немцев, — все более и более накаляясь, продолжал Адальберт, — пали жертвами этих бомбежек. Кстати, почему ничего не говорится о Восточной Германии? О немцах, арестованных оккупантами? Я достаточно долго скитался в берлинских руинах среди бездомных людей и знаю настроение народа!
Они проговорили до поздней ночи, мечтая превратить «Нибелунгов» в мощную организацию, способную довести возмущение немцев судом до крайнего накала. Потом Четвертый ушел, вполголоса сообщив хозяину дома, что на одиннадцать у него назначено свидание с Уиллингом.
— Вот такие люди руководят нашими низовыми ячейками, — с удовлетворением произнес Браузеветтер, когда они с Адальбертом остались вдвоем.
— А кто такой Уиллинг? Фамилия звучит не по-немецки.
— Она и не должна звучать по-немецки. Майкл Уиллинг — американец. Он сержант и служит в охране тюрьмы. Уиллинг ненавидит коммунизм, большевистскую Россию и у себя на родине входит в организацию, близкую к ку-клукс-клану. Конечно, потребовались время и величайшая осторожность, чтобы наши люди вышли на контакт с Уиллингом. Но теперь связь у нас надежная. Ах, скорее бы все началось! Найдется дело и для тебя, Адальберт.