Нет, не такие люди должны стоять во главе организации. «А какие же?» — мысленно спросил себя Адальберт. Ответ пришел мгновенно: такие, например, как он, кадровый сотрудник гестапо, генерал СС. У него бы хватило решимости, энергии, умения возглавить «Нибелунгов». А то, что этот Гамильтон, знающий о его прошлом, будет жить с ним в одном доме, лишь укрепит его, Хессенштайна, безопасность.
Эту ночь Адальберт впервые за долгие месяцы провел в постели со своей любимой женой. И опять давняя мечта, владевшая им с того дня, когда они стали мужем и женой, захватила его. Адальберт хотел сына. Он вырастил бы его так, как завещал воспитывать молодое поколение фюрер, — бесстрашным, жестоким, готовым на все ради торжества национал-социалистской идеи… Ведь именно ему, сыну Адальберта Хессенштайна, в числе других молодых людей надлежит в недалеком будущем возродить Германию из праха и пепла, пролить потоки крови, уничтожая тех, кто стоит на пути четвертого рейха.
Он понимал, что сегодня в разрушенной, голодной Германии, вопиющей об отмщении, не время мечтать о сыне, и все же эта ночь была для него долгожданным счастьем, счастьем было проснуться в собственной постели с мыслью, что тебя ждет завтрак, приготовленный Ангеликой…
Да, он заслужил этот день, заслужил, не пожертвовав ни одним из своих принципов, не отрешившись ни от чего, во что верил. Радость настолько переполняла его, что Адальберт едва не забыл о свидании с Гамильтоном, а когда вспомнил — опять подступила тревога…
Толстый кельнер в белой не очень чистой куртке, увидев растерянно озирающегося Адальберта, ткнул пальцем в свободное место за одним из столиков. В кафе было шумно, столы неряшливо заставлены пивными кружками.
— Видите ли, — Адальберт ближе подошел к кельнеру, — у меня здесь назначено свидание. Возможно, он запоздал, это американец…
— О-о! — воскликнул кельнер. — Я понимаю. Прошу, уважаемый господин. — Он быстро прошел за стойку, отворил внутреннюю дверь, в полумраке Адальберт увидел узкую лестницу. — Прошу наверх, уважаемый господин.
В небольшой комнате наверху стояли два стола. За одним сидел Гамильтон, второй был пуст. Адальберт не сразу узнал американца, он впервые видел его в гражданском костюме.
— Добрый день, господин Квангель. — Американец указал Адальберту на стул. — Надеюсь, не откажетесь от глотка виски? — Гамильтон взял бутылку за горлышко, двумя резкими движениями плеснул в стаканы. — Начнем с самого важного — выпьем! — И, приподняв стакан, он сделал глоток.
— Я, если позволите, с содовой. — Адальберт долил в стакан из второй бутылки. — Прозит! — Он тоже сделал глоток и поставил стакан на стол.
— Итак, — сказал Гамильтон, — за наше третье знакомство. Первое было заочным, вы тогда еще маялись в Берлине. Второе — в вашем доме вчера. Третье — сейчас. Как прикажете называть вас? Квангель? Хессенштайн?
— Квангель, — сухо ответил Адальберт.
— Хорошо, — сказал Гамильтон, — я питаю уважение к документам, особенно столь безукоризненным, как ваши. И все же…
Гамильтон собрался подлить ему виски, но Адальберт прикрыл ладонью свой стакан.
— Предпочитаю вести серьезные разговоры на свежую голову. — Губы его дернулись. — Особенно с таким серьезным человеком, как вы. Будем говорить прямо: вы ведь разведчик?
— О, не надо столь прямолинейно, герр Квангель, — подняв ладонь, предостерег Гамильтон. — Давайте обойдемся без детективного антуража. Разве это имеет для вас значение, кто я?
— А что же имеет?
— То, что мне известны некоторые факты. Ну, скажем, происхождение ваших шрамов. О зверствах нацистов много говорится на процессе, но, поверьте, история с раскаленным прутом, которым вас стегали по лицу, слишком фантастична. Шрамы ваши — результат специальной операции в клинике доктора Брауна, разве не так? Далее, — продолжал Гамильтон, — ваш документ — чистейшая липа, хотя, должен признать, не худшая из тех, что мне попадались на глаза. Наконец, вы такой же двоюродный брат фрау Ангелики, как я. Вы ее муж. Ваше возвращение в пенаты затянулось, но я, как видите, человек терпеливый.
Выхода из ловушки Адальберт не видел.
— Что вы от меня хотите? — Он понимал, что игра близка к завершению.
— Я предлагаю подумать, — мягко, с участием сказал Гамильтон, — разумно ли вам и фрау Ангелике в сложившихся обстоятельствах оставаться в Германии?