После демонстрации этой ленты Гесс заявил: «Я в это не верю!» Геринг шепотом призвал его к тишине, от его былой развязности следа не осталось. Штрейхер мямлит что-то вроде: «Возможно, только в последние дни», но Фриче озлобленно обрывает его: «Миллионы? В последние дни? — Нет!» Вообще в зале повисла напряженная тишина, когда группу обвиняемых выводили из зала.
Мы сразу же направились по переходу в здание, где располагались камеры подследственных, чтобы побеседовать с каждым из них наедине. Первым на очереди был Фриче. Едва мы закрыли за собой дверь и начали говорить, как он разразился плачем.
— Никакая сила земная или небесная не в силах смыть этот позор с моей страны! Ни за одно поколение, ни за сотни лет!
Сотрясаясь от рыданий, Фриче судорожно прижимал кулаки ко лбу; задыхаясь, он выдавил:
— Простите меня, что утратил над собой контроль — но я просидел здесь целый час, пытаясь подавить переполнявшее меня!
Мы спросили его, не нужны ли ему снотворные таблетки на ночь, он ответил:
— Нет, какой смысл? Изгнать все это из сознания было бы проявлением малодушия!
Ширах произвел впечатление человека, сумевшего взять себя в руки, но произнес такую фразу:
— Я не понимаю, как немцы оказались способны на такое!
Фрик предпринял жалкие попытки дать внятное объяснение:
— Мне кажется, все дело в том, что связь оказалась в последние месяцы нарушенной — все эти бомбардировки, этот всеобщий хаос — не знаю, в чем дело.
Потом и вовсе поставил точку на обсуждаемом, осведомившись насчет прогулки.
Функ пребывал в подавленном состоянии, разразился слезами, когда мы спросили его, как подействовал на него этот фильм.
— Ужасающе! Ужасающе! — сдавленным голосом повторил он. На вопрос, нужно ли ему снотворное, он в паузе между всхлипываниями ответил:
— Что это даст? Что это даст?
Штрейхер лишенным каких-либо эмоций голосом сообщил, что фильм был «ужасен», после чего попросил, чтобы конвоиры в коридоре вели себя ночью потише, а то ему будет трудно заснуть.
Шпеер внешне не показал признаков будораживших его эмоций, но фильм, как он заявил, лишь укрепил в нем веру в коллективную ответственность партийных вождей и в невиновность немецкого народа.
Франк находился в крайне подавленном состоянии, но когда мы упомянули о фильме, он от душившего его стыда и гнева тут же залился слезами.