Выбрать главу

Обвиняемые могут убаюкивать себя надеждами, что, дескать, международное право настолько отстает от моральных критериев человечества, что считающееся в рамках морали преступным с точки зрения закона таковым не является. Мы изначально отвергаем подобные помыслы».

Тюрьма. Вечер.

Камера Фриче. К концу послеобеденного заседания Фриче выглядел настолько бледным, что полковник Эндрюс осведомился о его самочувствии. Но Фриче заявил, что с ним все в порядке.

Когда я вечером появился в его камере, Фриче беспокойно ходил по ней взад и вперед, а причиной его бледности был, скорее всего, гнев.

— Я вне себя от бешенства! — выкрикнул он. — Это проклятое метание между Сциллой и Харибдой! С одной стороны, вопрос об агрессивной войне, а с другой — ужасающие, позорные поступки! Как можно обвинять нас в участии в каком-то там заговоре, имевшем целью самые низменные намерения и под девизом «Германия, проснись, долой евреев!» Поверьте мне, я не за свою жизнь борюсь; теперь я уже за нее и гроша ломаного не дам! Но этот циклопический судебный процесс, он же не служит только лишь пропагандистским целям! По всем пунктам предъявленного мне обвинения я заявляю «невиновен!» Однако готов признать, что совершил серьезнейшие ошибки, позволил этой гиммлеровской системе убиения обвести себя вокруг пальца, даже когда я пытался разобраться в ней… Плевать я хотел на свою жизнь! Но позор, этот жутчайший позор!

— То есть вы хотите сказать, что готовы умереть за промахи Германии, но не как преступник, сознательно совершавший массовые убийства?

— Именно! Именно это я и хочу сказать! И то же самое испытывает весь немецкий народ, для которого моя малозначимая особа — лишь один из символов. Разумеется, кто-то за все это должен ответить. Но дайте нам возможность объяснить миру положение, в котором мы оказались, с тем, чтобы мы хотя бы не ушли из жизни, не избавившись от этого позорного бремени!

Я заверил Фриче, что у него будет достаточно времени для разъяснения своей точки зрения. Он был явно удивлен и успокоен, когда я объявил ему, что, вероятнее всего, между обвинением и защитой будет достигнута некая договоренность и что каждому из них будет предоставлено законное право и возможность высказаться. Фриче склонялся к тому, что, скорее всего, вина целиком и полностью ляжет на них, но не на истинных вдохновителей, и в результате в один прекрасный день их всех без какой-либо возможности защитить себя просто поставят к стенке. Я заверил его, что союзники никогда не потерпят подобные методы, что никто из судей или обвинителей не возьмет на свою совесть перед лицом общественности и истории столь противоправные методы. Было видно, что Фриче испытал облегчение от этого заявления, поскольку уже смирился с мыслью взойти на эшафот еще до Рождества.

Камера Штрейхера. Я задал Штрейхеру доверительный вопрос о том, не испытывает он когда-либо угрызения совести за свою пропагандистскую травлю, которая проторила путь к описанным им на послеобеденном заседании преследованиям и геноциду.

— Я ничему не проторивал никакого пути! — принялся протестовать он. — Почему же не было никакого геноцида — если уж мы заговорили об этом — в период с 1919 по 1934 год? Да потому что все делалось и замышлялось Гиммлером! Я против убийств! Поэтому я не смог ни наложить руки на себя, ни убить свою жену и детей там, в Тироле, в конце войны. Я понял, что мне предстоит нести свой крест.

— Но отчего же вы вылили на евреев столько этой непотребной грязи?

— Я — грязи? — сверкнув глазами, удивился Штрейхер. — Все на самом деле черным по белому писано в Талмуде. Евреи — раса обрезанных. Разве Иосиф не совершил расовое преступление с дочерью фараона? А как же Лот и его дочери? Да в Талмуде такие вещи встречаешь на каждом шагу. Теперь они меня и распнут, — доверительно сообщил он мне. — Я уже заметил — трое из судей — евреи.

— Каким же образом вы это замечаете?

— Я умею определять кровь.Этой троице явно не но себе, когда я на них смотрю. Я это вижу. Я двадцать лет потратил на изучение расовой теории. Характер познается через комплекцию. В этой области я эксперт. Гиммлер вдолбил себе в голову, что он эксперт, но на самом деле он ничего в этом не понимал. В нем самом текла негритянская кровь.

— На самом деле?

— О да, — победно ухмыльнулся Штрейхер, — я заметил это уже по форме его головы и волосам. Я ведь распознаю кровь.

Хотя Штрейхер в общем и целом производил впечатление адекватного человека, меня впервые посетила мысль о том, что его слепой фанатизм граничит с паранойей.

23 ноября. Расовая политика

Утреннее заседание. Майор Уоллис описывал пропагандистские методы Гитлера, Геббельса, при помощи которых они после «завоевания масс» «психологически готовили народ для политических акций и военной агрессии». Гитлер контролировал все общественные институты, курировал все вопросы образования и воспитания, все средства коммуникации и культурные учреждения. Геббельс отвечал за всю официальную, а также партийную пропаганду. Розенберг специализировался на распространении расово-политической идеологии, а Ширах вбивал в головы членов гитлерюгенда основы национал-социализма.

Обеденный перерыв. Франк рассказал, что получил письмо от своей супруги, которая написала ему, что вынуждена была отправить детей попрошайничать. И вдруг обратился к Розенбергу:

— Скажите, Розенберг, неужели действительно так необходимо было все разрушать и всех ввергать в нищету? Неужели именно в этом и состоял смысл расовой политики?

Розенберг ничего не ответил, а Франк, Фриче и Ширах не скрывали своего отчаяния при виде распада германской нации, указав, что в нем повинна расовая политика. В конце концов, Розенберг все же дал ответ:

— Естественно, мы не могли предполагать, что все это приведет к таким ужасным последствиям, как геноцид и война. Я всего лишь пытался отыскать мирное решение расовой проблемы.

26 ноября. Планы захватнической войны

Утреннее заседание. М-р Олдермен зачитал один из роковых документов, «документ Хосбаха», содержащий секретную речь Гитлера, в которой он 5 ноября 1937 г. знакомил Геринга, Бломберга, Фрича, Редера и Нейрата со своими захватническими планами. Разъясняя принципы различных вариантов запланированного нападения, Гитлер также заявил следующее (записано со слов его адъютанта Хосбаха [3]):

«Германская политика всегда должна считаться с существованием двух исконных, непримиримых противников — Англии и Франции, которым германский колосс в центре Европы всегда был бельмом на глазу… Для упрочнения нашего военно-политического положения нашей первейшей целью всегда должна оставаться наша отвлеченность в войну с целью устранения Чехии и одновременно Австрии ради устранения угрозы с флангов в случае нашего предполагаемого наступления на западном направлении… С устранением Чехии и установлением общей границы с Венгрией мы можем рассчитывать на нейтралитет Польши во время германок-французского конфликта. Наши договоренности с Польшей окажутся действенными лишь тогда, если Германия окажется в состоянии продемонстрировать свою мощь… Фюрер высказал мнение, что с высокой долей вероятности можно предполагать, что Англия и Франция втайне уже списали Чехию со счетов… Вполне естественно, что во время проведения нашего наступления на Чехию и Австрию нам необходим заслон на западе… Если Германия использует эту войну для решения чешского и австрийского вопросов, то с большой долей вероятности можно предположить, что Англия — находясь в состоянии войны с Италией — не решится на военный конфликт с Германией… Генерал-полковник Геринг в связи с изложенным фюрером счел целесообразным высказаться за прекращение нашего участия в испанской войне».

вернуться

3

В ходе процесса данный документ упоминается как «документ Хосбаха». (Примеч. авт.)