Выбрать главу

– А надо?

– Не знаю… мне вот было бы стремновато чаи распивать с человеком, который тебе мозги перекроить способен, – расческа была частой, а потому в волосах застревала. Надо бы постричься, но… во что это встанет?

Кроме того, я не видела, чтобы местные девицы со стрижками ходили. Может, конечно, и не запрещено, но не принято.

А мне и без волос найдется чем людей позлить.

– Опоит, как папеньку, и замуж выдаст…

– За кого? – ошеломленно спросила Мелисса.

– А мне почем знать? Найдется за кого…

– Ты… ты говоришь… сама не понимаешь, что говоришь!

– Ой, да ладно тебе…

Отращивать косу не хотелось.

С длинными волосами возни много… мыть, сушить, чесать… да и расход шампуня выше, значит, никакой экономии…

– Можно подумать, ты не знаешь…

– Чего не знаю? – Мелисса выглядела несколько ошарашенной. А ведь… она и вправду может быть не в курсе. К чему посвящать дитятко в неприглядные семейные тайны?

Сама-то она мало помнит, точнее, не может помнить, каким отец был… я и то уже не уверена, что это память, а не фантазия на тему чудесного папочки.

– Забудь.

Если сами не сказали, то и мне не резон. Вообще помалкивать стоило, но…

– Погоди. – Мелисса отмерла и, схватив меня за руку, сдавила. – Договаривай… или я…

– Что? Побьешь меня ложкой?

– Скажу мастеру Варнелии, что ты – лживая тварь… она не любит клеветников…

– Угу, и верит всем на слово, – я высвободила руку и сказала: – Слушай, оно тебе надо? Не лезь в чужое дерьмо… и сделать ничего не сделаешь, и сама изгваздаешься…

Вот только советы мои нужны были Мелиссе примерно как диабетику шоколадный торт.

– Или ты…

Да уж, а надо было предвидеть, что длинный язык до добра не доводит.

– Садись, – велела я и сама присела. Все-таки слабость еще ощущалась здорово. – И послушай, что ты вообще помнишь из детства?

Она пожала плечами.

Задумалась.

И снова пожала плечами.

– Мы жили… и мама часто плакала… потому что… отец ушел… бабушка говорила, что он вернется… она с нами жила и… она многому меня научила…

Надеюсь, не тому, как правильно варить запрещенные – а теперь я знала, что зелья, влияющие на личность, запрещены, – эликсиры.

– Потом отец вернулся и…

– Семья воссоединилась и стала крепче, счастливей…

По тому, как скривилась Мелисса, я поняла, что со счастьем явные проблемы возникли. Но тут уж сами виноваты…

– А теперь подумай. Да, папаша мой бросил твою маму и сбежал к моей… – я потянула за прядку. Еще немного, и в хвост собирать можно. – И из того, что я помню, жили мы не сказать чтобы очень богато, но вполне счастливо. Он был другим… веселым… смеялись они много и часто… и строили планы… мы ездили на море и…

Я замолчала, вовремя сообразив, что мои счастливые детские воспоминания будут несколько лишними.

– А в один прекрасный день все изменилось.

Я закрыла глаза.

Время к обеду. Я вернулась из школы… кажется, мы собирались… в цирк? Или в кино? Или просто на прогулку? Главное, что пятница и впереди выходные, а значит, можно побездельничать.

Обед.

И мама, которая порхает по кухне, напевая что-то веселое… гиацинтовый аромат ее духов… то есть я знаю, что гиацинтовый, потому что папа так сказал. А я запомнила.

Мне слово понравилось.

Было в нем что-то невообразимо чудесное.

На маме сиреневое платье с пышной юбкой. Помню тонкий белый поясок. И волосы, уложенные аккуратными локонами… браслет на запястье, с колокольчиками… его папа сделал.

– Ешь хорошо, – мама пытается быть строгой, но ее переполняет счастье, а потому строгости не хватает. И она в порыве чувств целует меня в макушку.

Он открыл дверь своим ключом.

Не стал переобуваться, и это показалось странным, потому что отец всегда снимал туфли в коридоре. У него имелись тапочки, большие, разношенные, клетчатые. Он иногда терял один, и я искала.

И это тоже было игрой.

– Я вынужден сообщить крайне неприятную новость…

Он стал чужим.

Этот мужчина в сером костюме.

Отец ненавидел костюмы и даже на мою линейку приходил в свободных брюках и свитере, утверждая, что эта одежда делает его свободным. А тут вдруг… белая рубашка. Галстук и аккуратный узел… запонки с камнями. Перстень на мизинце.

Меня очаровал черный камень, в котором будто тонули искры…

– Маргарита, иди к себе, – велел он.

И я не посмела перечить. Этому человеку невозможно было возражать, во всяком случае, у хорошей девочки Маргариты не хватило смелости на такое, и она ушла в свою комнату.

Она слышала резкий голос отца, но не могла разобрать слов.