Аврелий Виктор любит предаваться размышлениям о судьбе людей, о доблести, о значении усилий и борьбы. Он заканчивает ту же третью главу о Калигуле мрачным признанием бессилия человеческих устремлений перед судьбой (III, 19).
В другом месте, в главе XXIV, посвященной Александру Северу, наш историк помещает пространное рассуждение о судьбе Римского государства. Он представляет себе его историю так, что от Ромула и до времени Септимия Севера оно непрерывно возрастало в своей силе, вследствие же действий, задуманных Бассианом (Каракаллой), остановилось как бы в высшем своем положении, а то, что оно после этого сразу же не распалось, было заслугой Александра Севера (XXIV, 8). Далее историк возвращается к основной своей мысли о причинах упадка Римского государства. Эти причины он видит в ослаблении внешней мощи и во внутренних распрях, в которых к тому же участвуют низшие классы и даже варвары (XXIV, 9). В дальнейшем мысль его усложняется и переходит в общую сентенцию об упадке вследствие распространяющейся преступности и недостатка образования и культуры. Итак, в конечном итоге наш моралист приходит к утверждению, что судьба людей и государства зависит от сил слепого рока, которому, однако, может долго и даже успешно сопротивляться человеческая доблесть. Но оказывается, что доблести человеческой приходится бороться не только против сил судьбы, но еще и сражаться с человеческими страстями, потому что ее сопротивление судьбе ослабевает по мере того как усиливаются людские пороки (XXIV, 10–11).
Однако Аврелий не останавливается на этом пессимистическом положении. В дальнейшем повествовании, в главе XXXIII, посвященной Лицинию Галлиену, он, правда, рисует весьма мрачную картину упадка нравов и общей морали, когда стало обычным причислять к небожителям людей, своей порочной жизнью не заслуживших права на честное погребение (XXXIII, 25), но при этом дает понять читателю, что есть еще какой-то фактор исторического процесса, в конечном счете, исторической судьбы. Это fides rerum gestarum — трудно переводимое выражение, которое мы понимаем как «прочность дел человеческих». По-видимому, в свете этого понятия надо рассматривать и оценку деятельности Дидия Юлиана, Констанция и Галерия. В главе XIX, посвященной Дидию Юлиану, человеку весьма образованному, знатоку права (iuris urbani), выдвинутому на престол преторианцами, но удержавшемуся на нем недолго, Аврелий высказывает мысль, что, кроме просвещения (eruditio), правителю нужно еще ingenium (XIX, 3). Здесь слово это надо понимать, несомненно, в смысле практического опыта, изобретательности. В противопоставлении с eruditio — это именно практическая деятельность. В обширной главе XXXIX, посвященной частично управлению Диоклетиана, Аврелий, повествуя о разделении тягости управления государством и о назначении цезарями Констанция и Галерия, с которыми оба августа того времени — Диоклетиан и Максимиан — решили породниться, говорит, что хотя те были людьми малообразованными, но достаточно знали нищету сельской жизни и военной службы и были прекрасными деятелями государства (XXXIX, 26). Далее мысль автора выражена очень сложно, но в ней выявляются две пары противопоставляемых понятий: sensu mali, буквально — «благодаря ощущению зла», т. е. «познавшие в своей жизни беду (или зло)», expertes aerumnarum — «кто не знает невзгод жизни» и sanctos prudentesque… promptius fieri и minus consulere. Из этих противопоставлений следует, что люди, прошедшие суровую школу жизни, скорее могут примениться к обстоятельствам и выполнить свой долг, а прожившие беспечно — менее полезны для совета. Следующий параграф закрепляет эту мысль на конкретных призерах. Здесь опять слово ingenium употреблено в таком же значении, что и выше. Упоминающиеся при этом Аврелиан и Проб отнесены Аврелием Виктором к положительным характерам.
Эти положения рассеивают мрачный тон вышеприведенных сентенций, в них не появляется ни сознания обреченности, ни фатализма и, по нашему мнению, отражаются демократические симпатии автора к древнеримским деревенским традициям. Нельзя не отметить, что в этих рассуждениях Аврелия несомненно находят отражение также актуальные вопросы философии, волновавшие его современников.
Так пытался осмыслить и преодолеть мучительные трудности историк, еще не оторвавшийся от основ античного мировоззрения, глубоко верящий в гений римского народа, выросшего в труде, в жизнеспособность Римского государства, — пытался, несмотря на то, что ему пришлось запечатлеть в своих писаниях весьма мрачный период истории.