— Хер узнают! — пояснил он Жекам, втискиваясь в строй к сороковым номерам.
Вошли они в тихий ельничек, припорошенный первым снежком, и сразу почуяли неладное. Но по плану им надо было к заброшенному стрельбищу подтянуться. Чуют все Жеки, что из-под каждой елочки внимательно и упоенно за ними кто-то подглядывает. Нехорошо так глядит, заранее что-то отвратительное предвкушая. Прям мороз по коже! И решили тогда Жеки за дорого продать свои сапоги и кортики этим свихнувшимся деревенским.
— За поворотом шесть человек с косогора кинуться приготовились! Это отвлекающий маневр, остальные ударят с левого фланга, будут нас в болото загонять! Потом какой-то огневой рубеж, но это уже неважно, вряд ли допрем! — услышали Жеки в голове предупредительное посвистывание тридцать второго.
В их строю тут же началась молчаливая перестройка и перетасовка. В начало колонны встали недавно присланные назад с постоянного места службы старослужащие с черными нашивками. Возвратили их за плохое поведение и систематическое хамство среднему командному составу. Пришили, видать, не того кого-то. И морды у них всех были какие-то… акульи. Ну, Женьку изначально предупредили, чтобы ни с кем с тридцать пятого по сорок восьмой номер не связывался.
С левого фланга вытянулись в ниточку двухметровые пятидесятые номера. Франкенштейн, естественно ничего не слышал, у него излишний металл все волны экранировал. Он попытался знаками чего-то возражать, так один из пятидесятых номеров исподтишка показал ему чик-чирик по горлу. Мол, не боись, щас во все дырки того, и без тебя выдадут, отец-командир! Заткнулся наш Егор, так зать, Маркович сразу, как увидел, что на ультразвук тридцать второго резко рванули с мест двадцатые номера, на ходу расчехляя оружие.
Первыми за косогор свернули Жеки, возвращенные в родные пенаты на перевоспитание. Остальные чуток притормозили, вынимая кортики и струнные удавки. И как только эти обломы туда завернули, сразу там что-то начало свистеть, хрустеть и пищать. Все посмотрели на тридцать второго Жеку, который внимательно прислушивался к происходящему за нависшими над дорогой мощными сосновыми корневищами. Когда писк вдруг резко прекратился, он решительно кивнул головой и показал всем двумя пальцами «виу-виу». Жеки ломанули за поворот, и, глядя на поверженных пираний в черных комбинезонах, которые они, наверно позаимствовали у японских нидзя. Егор Маркович обречено понял, что ни хрена этих акульих мордоворотов ему не перевоспитать. Пока пятидесятые номера выстраивали левый фланг, Жеки с тридцать пятого по сорок восьмой номер невозмутимо срывали желтые повязки у тихо стонавших противников и деловито шмонали у них по карманам.
В принципе дойти до огневого рубежа они заранее не рассчитывали, а зря. Поскольку пятидесятые номера показали, что тетя Лена не зря на них компот варганила. А когда сквозь строй они пропустили двадцатых Жек со свинчатками, заточками и самопалами, пираньи с матом сами полезли в болото. Догонять их никто в это говно не пошел кроме, конечно, Жек с тридцать пятого по сорок восьмой номер. Уж эти совершенно не собирались оставлять все как есть без экспроприации, с радостными воплями обнаружив, что почти все деревенские имеют золотые фиксы. У Егора Марковича на них просто терпения не хватало! Он им шипит: «Языка тащите, языка-а!» Рубеж-то как-то преодолевать надо, а все враги в замутненном сознании, на ультразвук не реагируют. А эти крохоборы знай их по залылкам лупят и кричат на весь ельник: «Дурак ты, папа! На кой тебе ихний язык? Мы тебе сейчас золотишка на лобные кости добудем! Будешь у нас весь светиться, как тот хмырь позолоченный из «Звездных войн!»
И тут ка-а-ак рвануло! Впереди, сзади, со всех сторон сразу! Все, блядь, огнем заполыхало вокруг! Франкенштейн орет: «Стоять! Всем Стоять, суки! Зае..!» И скачет вокруг ошалевших Жек галопом. Понятное дело, ему-то по фигу! У него, может, задница из базальтового волокна! Кошмар, короче!
Кое-как, взяв себя в руки, за ноги, протащились они сквозь этот заслон из сплошного огня. Ельник спалили, конечно, к чертовой матери. На опушке привели себя в близкий к уставному вид, с трудом промаршировали на заброшенном стрельбище, сдали желтые повязки пираний интенданту под расписку и потащились до дома, до хаты…
Дорогой каждый думал и стонал о чем-то о своем. Но все думали, что пара таких учений, и писец неминуем. Общую для всех мысль сформулировал Егор Маркович: «Ну, вот, идиоты! Можно сказать, прошли боевое крещение огнем! Продемонстрировали предполагаемому противнику блядскую натуру и херовую физподготовку! Если бы не нервы стальные и не клапан каучуковый там, где надо, давно бы с вами уже обосрался! И не раз! Черт! Сердце даже сбоить начало… Надо бы поршни поменять… Шагом — арш! Запевай!»
По его команде Жеки вразнобой заорали: «А я маленькая мерзость, а я маленькая гнусь! Я поганками наелась и напакостить стремлюсь!..» Матерясь и сплевывая в их сторону, сзади тащился, увязая в песке, Чудо-юде. У медпункта он начал заметно отставать. Женька подумал, что из-за такого содержания металла их командиру трудновато поспевать за ними, и инстинктивно сбавил шаг. Но напиравшие сзади Жеки заставили его шагать быстрее. Тридцать второй Жека тихонько прошипел: «Не обращай внимания! Он щас вон ту лужайку прочесывать будет! Пунктик у него. Атавистическая память! Может, молибден, из которого у него полбашки сварена, за медпунктом откопали…»
И действительно. Егор Маркович вынул щуп миноискателя и направился к задкам медпункта. Заворачивая за угол он крикнул поющей колонне: «Валите-валите! Я тут пошукаю кой-чего… За обедом встретимся! До двадцатого номера на седни все без компота, сволочи!»
сказ шестой
ОБ УДАЧНОМ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ВЫСОКИХ ВОЕННЫХ ТЕХНОЛОГИЙ ДЛЯ ОБЩЕГО ОЗДОРОВЛЕНИЯ НАСЕЛЕНИЯ
Крутятся мать и бабка Женькины в подворотне, а того не знают, что пока они чужому Женечке котлеты жарили, уехала его мамаша спецмашиной на торжественное принятие присяги ихним дорогим отпрыском…
…Ехала Елена в спецмашине полями и реками, горами и пригорками. И тряслась не столько от ухабов, сколько от страха, что опознает ее Женька, пальцем ткнет, весь их обман и раскроется. Всю дорогу дусика своего кляла. Правильно, как чемоданы шмонать, да спецмашиной на задание, так сразу: «Ленка, да Ленка!» Всю жизнь, блин, за Ленкиной юбкой прячется! А щас пришьют ее в той бета-гамме, и спросу никакого! Покажут напоследок социализм человеческим лицом — и кердык! Господи!
Но тряслась она, как выяснилось, напрасно. Посадили ее в блиндаж со смотровой щелью вместе с несколькими заплаканными родительницами. Отняли у них посылки с шерстяными носками, сухарями и индийскими кальсонами с начесом. Показали издаля шеренгу Женек, не поймешь, кто из них чей, да и пригласили вежливо на торжественный ужин в медпункт.
За ужином им всем военврач третьего ранга по фамилии Пластюкова, приятная с виду женщина, выдала по маленькой розовой таблеточке, чтобы нервы успокоить. Очень надо было Лене нервы успокоить, неспокойные у нее нервы были в тот день. И потом ни за ужин, ни за таблетку денег не попросили, намекнули даже, что за весь банкет уже уплачено. Лена и подумала, что грех добру-то пропадать. Ну, и скушала эту таблетку.
Стало ей сразу так хорошо с нервами, так замечательно! Почувствовала она, что нервы ее налились какой-то нечеловеческой, можно сказать, стальной мощью. Прилив сил ощутила и энергии! Поняла она тогда, что сын этот, или кто он ей там, в хороших руках, беспокоиться о нем теперь не надо. Словом, вообще ни о чем теперь можно не думать. Голова у нее прояснилась настолько, что она у Пластюковой еще пару таблеток на всякий случай подшакалила.
Тут и спецмашина в обратный путь подоспела. Села в нее Лена и в хорошем, приподнятом настроении поехала домой. До половины дороги она еще помнила, что забыла сделать чо-то… ну, там где была. А потом такая ясность в голове наступила, такая сознательность! Выкинула Лена волевым усилием все лишнее из головы и сосредоточилась исключительно на текущем моменте.