Помню только-одна мысль сидела в мозгу, стучала, не переставая: за нами до самой Москвы шоссе открыто, до самой Москвы…
Наконец часа через два откуда-то справа ударили наши пушки. Потом внезапно появились кавалеристы на крепких низкорослых лошадках. Кто-то кричал свежим, сильным голосом: «Подавай, однако!» Это были сибиряки.
Немцы отступили так же внезапно, как появились.
Мы бросились к крайней избе.
В горнице все было перевернуто. У порога среди черепков цветочных горшков - мертвый Боголепов в расхлестанной гимнастерке.
У разбитого окна лежал Гриша, придавив всем телом свой автомат. Разрывная пуля ударила ему в висок.
Кто-то простонал в углу. Телефонист, изрешеченный осколками гранаты, был еще жив.
Позже, когда я привез его в медсанбат, он рассказал мне все.
Гриша из-за близорукости не разобрал, что это немцы. Только когда они были уже рядом, он бросился в дом предупредить.
Выскочив на крыльцо и увидев, что дом окружен, Боголепов ворвался в комнату с криком:
- К окнам! Отстреливайся!
Гриша и телефонист, выбив стекла, стали стрелять. Окна выходили на две стороны, и подходы хорошо простреливались. Немцы залегли. Крыльцо должен был оборонять Боголепов. Гриша увидел, что немцы переползают под плетнем, чтобы зайти с тыла к крыльцу. Но Боголепов почему-то не стрелял. Гриша обернулся и увидел, как Боголепов трясущимися руками срывает с петлиц знаки различия.
Гриша, очевидно, даже не понял, что происходит.
- Боголепов, стреляй же! Что ты делаешь?
Но тот, с белым как мел лицом, только остервенело рвал петлицы и бормотал:
- Все… Пропало… Конец… К чертям…
И, только когда он сорвал с гвоздя полотенце и стал махать с порога, Гриша понял.
- Подлец!-крикнул Гриша, поднимая автомат.- Подлец!
Боголепов, съежившись, боком стал протискиваться за дверь. Но он боялся выйти, немцы уже обстреливали крыльцо. Он еще раз судорожно махнул полотенцем. И вдруг, завопив истошно:
- Сюда! Сюда-а!..- с искаженным лицом обернулся и выстрелил в комнату.
В тот же миг и Гриша нажал спусковой крючок. Боголепов упал.
Со двора в дверь швырнули гранату. Телефонист выронил винтовку, в глазах у него потемнело. И в сумеречном свете видел он Гришу, который носился по комнате, стрелял то в дверь, то в одно окно, то в другое.
Немецкая речь уже слышалась на крыльце.
- Браток, пристрели меня!- прохрипел телефонист, захлебываясь кровью.
- Нет, брат… Мы еще… поборемся!..- проговорил Гриша, меняя обойму.
В комнате разорвалась еще одна граната. Гриша, хромая, отошел к окну, нога медленно подвернулась.
- Что такое? - удивленно сказал он, опускаясь на колено.
На пороге появились два немца. Что-то прокричали.
- Москвы захотели! - с ненавистью сказал Гриша, целясь в них. Но не успел.
Раздался выстрел. Через окно. Немецкой разрывной пулей. Той самой, от которой теперь запеклась кровь на его лице…
Сердце советского солдата! Я узнал его в те незабываемые, трагические и прекрасные дни. О да, мы хорошо усвоили, что жестокость - это оборотная сторона трусости. И не злые, не жестокие, а добрые люди стояли насмерть в лютых снегах Подмосковья, спасая Родину.
О чем говорил мальчик
Но ведь герой должен любить только героическое. Опасности. Войну. Я читал: почти все герои в детстве искали, где бы кого вытащить из омута или спасти из огня. Они убегали путешествовать, с ними случались разные приключения. Боролись с врагами: шпионами, кулаками. У них вся жизнь так складывалась. Или у него отец герой, дедушка - красный партизан.
У меня папа давно, от болезни сердца. Он был счетоводом. И мы с мамой живем на окраине в обыкновенном большом новом доме. Мама шьет на фабрике. А я больше всего на свете люблю смотреть, как растут цветы и деревья у нас во дворе. И слушать, как утром поют птицы. Значит, у меняя нет наклонности к героизму!