Выросли перед ней лесовички, цепью выстроились дорогу преграждая. Лесным жителям не объяснишь что такое любопытство, поступки свои им не оправдаешь, вот Дуса и затопталась на месте, приветливо улыбаясь и обдумывая, чтобы сказать. Но не пришлось: яркая оранжевая ящерка вынырнула прямо из-под земли за спинами лесовичков и те дружно обернулись, почуяв исходящее от нее тепло. Миг и разорвав цепь, ушли, словно их не было, ящерка же в обрат, то ли под снег, то ли в землю нырнула.
Девочка задумалась, замерла, не решаясь дальше идти. Странно ей показалось, что саламандра, верная дружка Ярой матери, ей на помощь пришла. С чего вдруг?
А та вновь появилась в паре шагов от Дусы, уставилась горящими глазками: идешь али нет? Пришлось путь продолжить — нельзя страх да робость выказывать, девочке еще не раз с дивьими общаться на правах Ма-Дусы, а будут ли ее уважать да слушать еже ли слабинку заприметят? Горды необычайно и лишь ровню признают. Зато дружат крепко, без обмана и сколь раз род выручали. Ни одного пожарища в округе за тысячу лет. Хотя было, повздорила шибко Рарог с Лешиком и пожгла урочище. Чего не поделили, может только Ма-Гея из людей и знает. Но вышла б та ссора боком раничам, если б Рарог в крепкой ссоре крепкую дружбу не забыла, и полыхнуло бы крепище, как дрова в очаге, встав на пути огня. Пировал тот знатно, всю округу выжег и утих у бора городища людского. В тот день последний раз на Синь — Мере и сбирался народ. Давно то было — Дуса в колыбельке еще лежала.
Может и ныне общий сбор? Тема-то есть. Ноне все задеты и виновных нет. Беда общая, судьба непонятная.
Саламандра на пригорок взобралась и давай вертеться, как кошка за хвостом. Мигом землю от снега освободила, только пар пошел.
Пристраивайся, — глянула на девочку и у самой макушки холма замерла, за него выглядывая. Дуса легла на теплую землю и тоже выглянула: чего там творится? И даже не удивилась, что матушка дочь родную не заприметила за всю дорогу — ясно теперь почему — саламандра следы замыла, мысли и догадки выжгла. Вопрос только, за что Дусе честь?
На небольшой полянке, в круге величавых сосен, стоял валун высокий, в синеватом покрытии которого можно было легко различить лик человеческий: нос, глаза губы, даже брови густые, хмарые. На лбу хранителя заповедного места сидела еще одна саламандра, довольно большая, не чета той, что рядом с девочкой пристроилась, и окраса иного: рудого. Свет от нее шел сильный, так что ночь в день превратилась.
Ма-Гея к валуну шагнула, поклон отвесила и замерла.
Саламандра вниз скользнула и как земли коснулась, превратилась в статную красавицу в одежде из червленых перьев и золотых пластин-чешуек, окруженную рудым светом. Ни дать не взять пламя от свечи, а фитилек дивая дева. Только вот глаза у той девы огненные.
Рукой взмахнула, обводя круг, и над заповедным местом невидимый купол образовался. Ни снежинки в него не проникает, а то что намело, растаяло. И свет мрак разорвал.
‘Благо тебе, Рарог’, — не страшась, посмотрела в горящие глаза девы женщина.
‘И тебе, Магия’.
‘Почто мне мысль свою послала? Почто в разум вмешалась, договор нарушив’?
— Давно поняла? — голос трескуч и шипуч, как пламя что водицей гасишь.
— Не сразу. Сначала сказала, потом подумала: с чего мне про переход вспоминать, к которому три поколения не хаживали? Опасности в нем сейчас поболе будет, чем здесь. Да и не бегали арьи от трудностей, за то бореями и прозваны.
— То не бег и не трусость, то разумный выход из положения.
— Знаешь что?
— Знаю, оттого и договор нарушила, свою мысль тебе послала. Только не моя она и не твоя. Сама ведаешь: что бы не рождалось — давно рожено. Та мысль ведунов Арты, что успели уйти, переместились в безопасное место. Вам они весть слали, да Мокша ее замыла, с братом Сурожем сговорилась и застудила, остановила ее. Рус не успел взять не успел передать и не уйти ему теперь, а во главе новых родов стоять. Здесь. Одни врата остались, Магия, одни, и путь к ним лишь дивьему братству ведом. Макоши радость, раздолье — глянь вокруг, ликует мокрица. А какого нам: тебе, мне, зверю лесному? Земляным-то ровно, они в любой случай в стороне оставались. Но мы не можем. Гибнут твои, гибнут мои.
— Слух идет, порушены врата, — в задумчивости тихо молвила Ма-Гея.
— Хуже — открыты. Кады и нагайны уже вовсю куражатся, тьмой меру заповедную полонят, а вы и не ведаете. А на страже врат ваши рода людские-явьи да наши дивьи. Мало, полюса поменялись, миры грозят перемешаться. Пожди и ничего ни от вас, ни от нас не останется — то ладно? Кто ж тогда род продлит и врата защитит? Мокша глупая, думает века ей отмеряны, ундин да найн распустила — кутят раздольные. А погибнем? Ринется завтра брат мой Яр и, мстя, все уничтожит, не бывать после миру меж народами, покою конец наступит. От Мокаши пар только и останется, земные да земляные тоже крепко притеснены будут. О вас, лесных да воздушных, вовсе молчу — праха и того не останется. Мало нашему братству беды?