— Надо бы повалуши приготовить, — неслышно подойдя к матери, молвила девочка.
— Хворые? — обернулась женщина.
— Двое. Малыш мертв.
— Давно?
— Не знаю, мама.
— Хорошо. Беги в храм к Волоху, пусть алтарь приготовит. Поможешь мне душу в тело вернуть.
Девочка кивнула и исчезла в тени, словно не было ее. Миг — входная дверь схлопала — улетела дочь.
Господари, вправду Дуса молвила, измождены были. Двое на ногах не стояли — браты рода их поддерживали: Мал да Сват — мужи дюжие, умом белые, делами светлые. Впрочем и болезные Ма-Геи известны были — славные сыны северного крепища Ван да Хоша. Другое дело не признать их — путь, ливень да камнепад зело вымотал, изранил да посек
Ран на жену глянул за спинами господарей и по взгляду счел: готово все, веди их в повалушу.
И лишь на детей шикнула, чтобы от любопытства под ноги не лезли.
Мужчин, придерживая под руки, отнесли наверх, в светлицу, где уже для лечения ран все приготовлено было, повалуши расстелены, огонь в очаге зажжен.
Ван с трудом открыв глаза и увидев хозяйку, попытался ей приветливо улыбнуться да поблагодарить за заботу, но та лишь палец на обескровленные губы положила:
— Молчи сокол. Время благодарности терпит.
И освободив парня от одежды с помощью мужей, быстро осмотрела искалеченное тело, пробежалась нежными легкими пальчиками по краям ран на груди и животе, по отечным, деформированным конечностям. Плох, но выходить быстро получится. Духом сокол крепок, душа в теле держится и уходить не желает. Значит пару дён, и встанет Ван на ноги.
С Хошей хуже дело обстояло. В беспамятстве мужчина сутки не мене был и душа уже блуждала в поисках выхода.
Ма-Гея рукой махнула, приказывая мужчинам уйти, оставив ее наедине с раненными и приподняв веки Хоша, уставилась в пустые, уже стекленеющие зрачки, отдавая приказ его душе и закрывая ей путь прочь от тела. Теплая ладонь женщины легла на грудину и легкими толчками в такт сердечного ритма, восстановила ровное биение сердца. Потом простимулировала точки жизни, втерев целебную мазь в кожу хворого. Лицо Хоша порозовело, ресницы дрогнули.
— Велика ты матушка Магия, — прошептал Ван, поглядывая на нее и удостоился строгого взгляда женщины: молчи, не мешай и сил попусту не трать.
Она начертала знак солнца и жизни на груди Хоша, призывая светлые силы помощи и души ушедших предков для охраны, и укрыла мужчину легким одеялом на пуху, а под голову подушку из трав положила. Теперь спать сокол будет, а предки ему восстановиться помогут да душе до срока тело его покинуть не дадут.
Теперь Ван.
Рука легла на пульс, определяя, что более вред телу причиняет и, женщина дрогнула, встретившись с взглядом парня. В его зрачках и биении крови под пальцами отчетливо привиделось Ма-Геи будущее парня. Ой, судьбина, люта ж ты порой чернобожия!
Но разве ж молвишь о том хворому? И что изменит знание?
Жизнь как узор — плетет его Небесная Мать, дивную картину, одну из множеств составляет. Тут петелька да там стежок, на одном сокол оземь пал, на другой лебедица крылья сломала. Но разве ж значит, что то в общей канве рисунка общей судьбы человечества, планеты?
И не спасти парня от его судьбы, как не спастись самой. Рока крест узорный на поневе что уже выткан и сложен. Дён бы позже — авось бы не дошит был, но в дом Отца да Матери крепища вошел и завязала узелок судьба — кончен рисунок.
Женщина отвела взгляд, помешала отвар в мисе, сговариваясь с водой и травами помощницами: «вы уж крепите, лепите, кости жилочки спожилочки восстановите. Водица-посестрица, травушка-братушка сладьте как было что нанесено отладьте. Хворобу прочь гоните, здоровье телу сокола верните».
Напоила больного и, пробежав по точкам на шее и ключицах, обезболивая и обездвиживая парня, смазала маслом дурмана вывихи да переломы, вправила кости. Парень застонал лишь и глаза прикрыл. Пот на лбу выступил бисером — хороший знак. К утру на поправку пойдет Ван. Накрыла легким полотном да крест начертала на лбу — покой до утра будет.
— Ушла боль, ушла хворь, — дунула в ухо. — Спи соня сонятко, спи сладко да посыпатко до зореньки. Зорька придет все хвори унесет. Спи соня сонятно, спи посыпатко…
Щепоть травы благодарственную в очаг кинула: бережь, а к беде будь что ершь.
Пламя вспыхнуло почти как зрачки Ма-Геи и замерцало россыпью мелких звездочек по светлице, зашептало тихим потрескиванием: сделаю посестра, сбережу.
Женщина поклон отвесила и вышла из комнаты — теперь ее дело в храме ждет, а здесь она без надобности. Кому надо — уже рядом с хворыми, и без нее лучше управятся с болячками.