— Сроду не было, чтобы в земле хоронили. Это ж что на стол нужник ставить!
Смеялся Шхшаман, веселился:
— Как страшит и дивит тебя то! А почто нет? Коль битва случится и все полягут — кто схоронит по заветам, кто завет тот упомнит?
— Огонь все очистит. Земле мертвое давать — живое сквернить. Что ж вы творить собрались? — ужаснулась. — Вяжите души, вокруг тел своих кинутых кружить заставляете, хану в мир привабливаете.
— Меч ей даем, — кивнул, улыбаясь. — Добрую жатву готовим. Работы много у смерти будет. А и нет врат! К чему душам далече уходить? Пущай меж вами живут, но невидимы, не слышимы. Нам и они сгодятся, послужат. Вам страх на них, своих некогда, им обида за то, нам стол добрый, пир вечный.
Повязал! По рукам, ногам люд скрутил!
— Мор пойдет!
— Пойдет.
— От ваших!
— Что поделать, Мадуса, первые ублюдки несовершенны, вторые сильнее станут. Срок придет, перебродит навья кровь с арьей, добрые всходы даст. Мору ж косить равно кого, а и нашим почто ему одним предаваться? Ваших потянут. Во всем едины станните — не отличить. Тайное же в крови поспит покуда.
— Добрый хозяин твой, — улыбнулся ей Масурман.
Добрый?! В чем добро его? Что оно?! Чернота да морок, мор да хана!
Али вовсе сказились коль худое добрым зовут? Так недолго и лихо за счастье почитать, кривду с правдой спутать и как истину принять.
Хозяин?!
— Муж, — бросил, из чарки испив.
— Муж — друг любезный!
— А станет хозяином, как я тебе! — блеснули недобро глаза.
Взгляд девушки на Мала упал и Дуса поникла: не поперечить, родичу не угрозив лютой платой за правду кнеженки. Лихая воля навья ею правит теперь. А подумать горько — мужняя. Где ж видано арьей дщери с навьей супружиться? Это ж что волку с лебедем миловаться, что зайцу с лешим постель стелить.
Ох, поруганье честь-то навья, ох, суть-я темная Ма-Дусы.
И вдруг как ветерок в ухо надул: «Не жалься по Малу, нельзя ему в обрат».
«Как же?»… — встрепенулась: «Матушка?»
Ветерок ее по щеке погладил, словно ладонь матери, и тихо.
Что было? К чему? Не иначе эльфина Ма-Гее дорожку к дочери на миг указала.
Почто на миг?
Почто на Мала кивнула?
«Позже приду. Ты Мала не пускай, лучше погуби».
Как же это? — побелела. Родича смерти предать в уме! Да в уме ли сама матушка?
— Ша-а!! — вскочил наг и тихо стало за столом так, что треск поленьев в костре слышно было. Постоял, прислушиваясь, зрачками змеиными оглядывая люд и тени изб и приказал. — Проводы! Кончился пир!
Зашевелились застывшие, хлопоты борзые начались. Крики детские пошли — из постели-то теплой ночью вытащи — кто не закричит? Телеги заскрепели. Брони и мечи залязгали, заходило городище смутой. Рабов хлыстами подняли, работать заставили: грузить телеги, выводить за бор.
Гурт сильный набрался, пошел в темень унося плачь детский, а тот что за спиной Дусы стоял — материнский, чуяла долго не осядет.
Ан, нет. Ма-Ра с родовичами вровень с нагами всех посекла, в обрат по избам рассовала. Кого-то из лишившихся детей матерей и наземь, на стол кидали, брали вместо утешения. Без жали бой с горем материнским устроили.
Дуса посередь этой козненой битвы, суматохи, скорби стояла и зрила хоть молила ослепнуть.
Шахшиман нагом обернулся, ее на руки поднял над крепищем и давай с братьями хвостом от врат сторожевых всех откидывать, глушить вой и стоны. Сколь длилось то — не ведала дева. Боль ее владела за всех сирых, на век от рода отлученных.
В даль смотрела на обоз уходящий, на сестрицу что в обнимку с Аресом за последней телегой вышагивала весело. Понять пыталась, где Финна? Где та что при всем своенравии и жали место в сердце находила, и умом обделена не была?
У этой только раж безумный.
Даже взгляда прощального на Дусу не кинула, даже внимания на ревущего малыша в телеге не обратила. Как наги не прощаясь, дому ее ютившему не поклонившись.
Скрылся воз последний, сгинула в темени Афина словно чернота ее проглотила. А может то и есть?
Шах Мала от столба отцепил хвостом, понес за бор как кутенка — за шиворот. Кинул на камни, а вслед ему другой наг суму бросил. Еще двое по бокам встали. Миг, опять людьми обернулись.