Я поначалу не могу ничего сказать.
Потом говорю:
— Холли, все вот эти дела, мы о них тоже будем вспоминать. Будем говорить: «Помнишь мотель, всю эту фигню в бассейне?» — говорю. — Ты понимаешь, что я хочу сказать, Холли?
Но Холли только сидит на кровати со стаканом в руке.
Ясно, что она не понимает.
Я бреду к окошку, выглядываю из-за занавески. Внизу что-то говорят, тарабанят в дверь конторы. Я не двигаюсь. Молюсь, чтобы Холли подала какой-нибудь знак. Молюсь, чтобы Холли помогла мне.
Слышу, как заводится машина. За ней вторая. Скользят фарами по зданию и одна за другой выезжают на дорогу, в поток.
— Дуэйн, — говорит Холли.
И она, как всегда, права.
Хоть иголки собирай
Я была в постели, когда услышала стук калитки. Прислушалась. Больше ничего не слышно. Но я же слышала. Попыталась растолкать Клифа. Тот спал без задних ног.
Тогда встала сама и пошла к окну. Над горами, окружающими город, висела огромная луна. Белая лунища, вся в шрамах. У любой бестолочи хватило бы фантазии вообразить, что это лицо.
Светила она так, что все во дворе было видно - стулья садовые, иву, веревку бельевую между столбов, петуньи, заборы, расхристанную калитку.
Но никто не шарахался. Зловещих теней никаких. Все залито лунным светом - хоть иголки собирай. Скажем, все прищепки на веревке видно было.
Я приложила руку к стеклу, чтоб луна не била в глаза. Повыглядывала еще.
Послушала. Потом вернулась в постель.
Но не спалось. Всё ворочалась. Думала, что вот калитка настежь. Как заноза засела.
Слушать, как дышит Клиф, было невмоготу. Рот у него был широко открыт, а руки обнимали бледную грудь. Он занял и свою половину кровати, и большую часть моей.
Я его пихала, пихала. А он только кряхтит.
Еще помаялась, потом поняла, что толку ноль. Встала, сунула ноги в шлепанцы.
Пошла на кухню, сделала чаю, села его пить за кухонный стол. Скурила одну из клифовских без фильтра.
Было поздно. На время смотреть не хотелось. Я выпила чаю, скурила еще сигарету.
Посидела, решила: пойду-ка закрою калитку.
Пошла надела халат.
Луна светила вовсю - на деревья, на дома, на столбы, на провода, на весь белый свет. Я оглядела задний двор прежде, чем спуститься с тераски. Налетел легкий ветерок - пришлось поплотнее запахнуться.
Направилась к калитке.
От заборов, которые разделяли наш участок с участком Сэма Лоутона, что-то послышалось. Я быстро глянула в ту сторону. Сэм стоял, положив руки на забор на свой, там ведь два забора было - руки класть. Прикрыл рот кулаком и сухо кашлянул.
"Добрый вечер, Нэнси," - сказал Сэм Лоутон. Я сказала: "Сэм, ты меня напугал."
Сказала: "Что ты не спишь?" "Ты что-нибудь слышал?" - сказала я. "Я слышала, как у нас калитка открылась."
Он сказал: "Я ничего не слышал. Ничего и не видел, кстати. Ветер, наверно."
Он что-то жевал. Посмотрел на открытую калитку и пожал плечами.
Волосы у него в лунном свете были серебристыми и стояли торчком. Мне было видно его длинный нос, морщины на крупном унылом лице.
Я сказала: "Ты что не спишь, Сэм?" - и подошла поближе к забору.
"Хочешь, что-то покажу?" - сказал он.
"Сейчас подойду," - сказала я.
Вышла из ворот, прошла по тротуару. Так чудно было разгуливать по улице в ночнушке и в халате. Я еще подумала, что надо бы запомнить такую прогулку.
Сэм стоял сбоку возле дома в пижаме и в белых с бежевым туфлях. В одной руке у него был фонарик, в другой - жестянка с чем-то.
Сэм и Клиф раньше были друзьями. А потом как-то вечером напились. Наговорили всякого. А там уже Сэм забором отгородился, а после и Клиф забор поставил.
Это было после того, как Сэм похоронил Милли, снова женился и снова стал отцом - все как-то в два счета. Мы с Милли так дружили до самой ее смерти. Ей всего-то было сорок пять. Сердце. Хватануло, как раз когда во двор заезжала.
Машина так насквозь гараж и проехала.
"Погляди," - сказал Сэм, поддернув пижамные штаны, и присел на корточки.
Посветил фонариком вниз. Я присмотрелась и увидела какие-то червеобразные штучки на лоскутке земли.