Потом бабушка (ну, мне она была не бабушка, а сестра моей родной бабушки, которая уже умерла), ругала кота и вычесывала у него из шерсти репейник. А потом пришла соседка и тоже ругала кота: ее кошка принесла четырех котят и наотрез отказалась их кормить.
— Теперь топить придется! А все он, враг рыжий!
Кот старательно намывал свой пушистый воротник и помалкивал. Мы с двоюродным братом Яцеком переглянулись и рванули на поиски, перевернули весь пригород, но нашли хозяев с кормящей кошкой, которые разрешили подложить ей котят. Кошка немного пошипела, а потом приняла подкидышей. Я думал, она шипела, потому что они рыжие, а она серая, но Яцек сказал, что кошки цвета не различают, им главное — запах. Яцек ходячая энциклопедия, по-моему, его учителя не понимают, зачем он вообще ходит в школу.
Тут меня позвали к столу. Я за своими воспоминаниями не заметил, что отец уже вернулся. Обычно он довольно громко разговаривает на лестнице, но может и молчать — если он в настроении или, наоборот, очень сильно не в настроении…
По его виду сразу стало понятно, что верно последнее.
Мы расселись по местам, стараясь соблюдать тишину. Но где вы видели абсолютную тишину, в могиле только что, и то там, наверное, слышно, как трава растет. Отец болезненно морщился, когда кто-то (не я) сдвинул стул, когда звякнула чашка, даже когда дождь вдруг пошел сильнее и застучал в окно крупными каплями.
На полдник была королевская мазурка. Это — вещь, даже у сытого человека от одного запаха слюнки потекут. Она пахла теплым сдобным тестом, на срезе виднелась оранжевая полоса из кураги, а сверху все было залито лимонным желе, вот даже на языке стало кисло. От чайника шел горячий пар. Жить можно, а папаша… что папаша. Он все равно три раза в неделю злой.
Куски разложили, чай разлили. Отец свирепо сверкал глазами, но пока не происходило ничего, что могло бы заставить его сорваться. Катержина недавно научилась обращаться с ножом и вилкой (молодец!), она лихо отрезала маленькие кусочки и отправляла их в рот. У отца даже разгладилась морщина между бровями, все же Каська — его любимица. Но тут она совершила промах — взяла чашку двумя руками — и он опять нахмурился.
У меня звякнула ложка, как на грех. Отец перестал жевать. Мама виновато вздохнула. Мы и так представляли, что он сейчас начнет говорить.
— Я пашу, как вол, целую неделю, не имею ни единого выходного. Заслужил я хоть один вечер покоя в собственном доме?
Он резко отодвинул свое блюдо, так, что стол дрогнул. И тут раздался звон. Гедвика выронила чашку. Отец поднялся во весь рост. Бедняжка Гедвика хотела нырнуть под стол за осколками, но отец смотрел так, словно хотел взглядом пригвоздить ее к стулу.
— Конечно, вещи, которые достались даром, можно не беречь, — прошипел он. — Которые заработали другие. У меня ни минуты отдыха, а…
— Под меня копают! — вдруг взвизгнула Катержинка.
Воцарилась испуганная тишина. Только за окном стонал ветер и капли били по стеклу.
— Так, — ледяным тоном сказал отец. — Я и не ждал благодарности, не тот уровень. Но учить всяким гадостям моего ребёнка… После того, как я, можно сказать, вытащил из грязи… Предоставил кров над головой… Кормил, поил, туфли эти полтораста злотых стоили, между прочим…
Я вспомнил, как отец в начале лета возмущался, что жалованье министра составляет всего восемьсот тысяч. Гедвика совсем сжалась, если бы можно было превратиться в жидкость и стечь вниз со стула, она бы так и сделала. А отец стоял над ней, больше ничего не говорил, только в горле у него клокотало. С места вскочила мать, всхлипывая, бросилась к ним, схватила Гедвику за руку и дернула так, что бедняжка упала на коленки.
— Гадкая, дрянная девчонка, — голос у матери срывался, наверное, от страха, да, она боится отца, мы все его боимся, но нельзя же так!
— Гадкая, гадкая, неблагодарная, проси, проси немедленно прощения, ты хоть понимаешь, что ты натворила, я так и знала, неблагодарная, зачем ты вообще родилась!
Громко заревела Катержинка. Валери попыталась взять ее на руки и унести, но она отбивалась ручками и орала, а она уже довольно крупная, прошли те времена, когда ее легко было поднять со стула!
Тут я вышел из ступора, просто не ожидал всего этого, слишком уж было все дико и несправедливо.
— Но ее же никто не учил! Он же сам! Она ж сама!
— Марек, молчи, мне нет покоя в этом доме! — закричала мать со слезами.
— Папа, Каська научилась от тебя! — я уже не думал, что он меня услышит, но он услышал. Круто повернулся ко мне:
— Что? Что ты сказал?
— Ты сам! Ты сам всё время так говоришь! Она просто за тобой повторяет!
Он смотрел на меня так, будто готов был ударить, на шее, под подбородком, у него дрожала вена. Так у лягушки дрожит горло. И ещё я в эти несколько секунд подумал, что мы в росте почти сравнялись, раньше у меня перед глазами оказывался воротник рубашки и галстук.
Отец вдруг снова повернулся и быстро вышел, не сказав ни слова.
— Север, Север, — закричала вслед мама, но за ним не побежала, упала в кресло и залилась слезами. Катержинка тихонько подошла к ней и уткнулась в колени. Гедвика так и сидела на полу, не решаясь встать.
— Мама, — начал я. — Ну Каська ведь от папы научилась, ну смешно представить, что от Гедвики, она ее почти не видит…
Мама подняла заплаканное лицо. Одной рукой она привлекла к себе Катержинку, другой достала из кармана платочек и стала вытирать покрасневшие глаза.
— Ну что ты говоришь, Марек… Катержинка, дочка, ведь это тебя подучили? Ведь так?
Каська посмотрела на нее и кивнула.
— Вот видишь, — мать качнула головой с упрёком. — Пойдем, малышка, пойдем к папе. Марек, иди, пожалуйста, в свою комнату. Нет никакого покоя в этом доме!
Она подняла Катержинку на руки. Та, всхлипывая, обняла мамину шею. Они прошли мимо Гедвики, которая все ещё стояла на коленях на полу.
Валери, до сих пор наблюдавшая за скандалом с равнодушным лицом, наклонилась и потянула Гедвику за локоть.
— Вставайте, барышня, ступайте к себе. Нехорошо здесь сидеть и нехорошо с вашей стороны учить маленькую таким словам. Ещё убирать за вами осколки. Ни малейшей благодарности у вас.
Гедвика покорно встала. Я сделал ещё одну попытку вмешаться.
— Валери, послушайте, но…
Гедвика повернула ко мне голову.
— Не надо, Марек, — сказала она громко и одними губами выдохнула: — спасибо…
В глазах что-то защипало… Теперь столовая была пуста. Мне оставалось только тоже уйти.
И лишь у себя в комнате я вспомнил, что мазурки успел съесть всего ничего.
К ужину я не вышел, сказал, что неважно себя чувствую и не голоден. Хотя живот уже прилип к позвоночнику, да что там, пробил его и вылез со спины, так я себя чувствовал. Я ожидал, что придет отец и потребует объяснений, но его вообще было не видно и не слышно. Вместо него пришла мама.
— Марек, так ты все же заболел? Зачем сегодня так легко оделся… Я бы не хотела, чтобы ты сейчас пропускал гимназию, но если температура, нужен врач.
Она приложила ладонь к моему лбу.
— Я не пропущу, завтра буду здоров. Мам! Ну послушай меня теперь, насчёт Гедвики, мне ты веришь?
Она страдальчески закатила глаза.
— Ох, Марек, не начинай, прояви хоть чуть сострадания, мне и так нет ни минуты покоя… Никто же её не наказал. Всё, ложись пораньше спать, завтра, если будет температура, сразу говори!
Она вышла из комнаты, только запах духов остался. Мне было и жалко её, и досадно. Ну как можно так бояться отца! Хорошо, что старая Марта его не боится. Она потом непременно покормит Гедвику, может, и мне потом пробраться на кухню?