Весь остаток вечера я пытался читать. Только ни одна из книг у меня не пошла. Я вспомнил, что рядом с отцовским кабинетом библиотека, а в ней «Отверженные», хотел потихоньку пройти и перечитать про Козетту, но остановился. Уже взялся за ручку двери и остановился. Это, получается, я свою маму сравниваю с тёткой Тенардье? С отвратительной злобной уродиной — мою красивую добрую маму? И отец, он, конечно, мерзко себя повел, но он не негодяй-трактирщик.
Тут я вспомнил про томик Грабеца. Надо хоть полюбопытствовать, что там у него за «взрослые стихи». Хотя стихи не очень люблю, заучиваю легко, а специально читать нет. Но за что-то же ему Нобеля дали? И ахают все — прекрасно, гениально, талант. Даже Гедвика.
Стихи Грабеца не сильно отличались от всего, что нам давали в гимназии. Рифмы на месте, размер на месте. Смысл… ну, наверное, какой-то был. А где-то я даже рифмы не нашел, но именно эти строчки почему-то понравились.
И всё-таки неправы слёзы!
Я вижу Солнце. Это значит:
Стеною времени,
Пространства
И зла с тобою разлученный,
Я адресат твоей улыбки,
Когда бы ты ни родилась.
Это было непонятно, но красиво. Не буду я Юльке говорить, что видел Махачека, просто объясню, что дед ещё не выздоровел и Грабец его не навещал. Тем более, это правда будет. А сборник сейчас отдам Гедвике, все ей радость.
Я уже начал спускаться по лестнице, но там, несмотря на поздний час, была мама:
— Ты это куда? Ты это зачем? Ты же болен, позвонил бы, все, что надо, тебе принесут.
Я сказал, что мне уже лучше, и спасся бегством, пока она не заметила у меня в руках книгу.
Ночью я внезапно проснулся от странной мысли. А что, если Гедвика — внебрачная дочка моего отца? Если этот ее папа ей не папа, а отчим, тем более, у него что-то психическое, а она нормальная? Это бы много чего объясняло! И почему ему пришлось ее забрать. И почему мама ее не любит, это неправильно, но я как-то слышал, она говорила, что всякая птица защищает свое гнездо от чужих.
И даже объясняет, почему отец на неё злится, он такой поборник закона и порядка, а она ему напоминает, что он сам нарушил порядок… Взрослые думают, что дети в тринадцать лет ничего не знают, а я много чего знаю, между прочим.
Только мне не хотелось, чтобы она была моей сестрой. Как сестра — другое дело.
Нет, вряд ли это так. Отец так любил свою умершую жену Анну и Златушку, неужели он не полюбил бы новую дочку? И потом, Гедвика рыжая. На отца не похожа, вот совершенно. Нет-нет, я на него наговариваю. То есть надумываю. Даже стыдно. Просто он взял сиротку, потому что по работе занимается детскими домами…
И я благополучно заснул обратно, а утром проспал — меня никто не разбудил, так распорядилась мама, решив, что я всё-таки заболел. Гедвика уже ушла в школу. И получается, зря мы с ней вчера стихи сочиняли…
В ожидании врача я сел у журнального столика. В газете боковая колонка была посвящена назначениям, про отца скупо указали, что он остался на своем посту и повышения не получил.
Комментарий к Горе вам…
https://stihi.ru/2017/11/27/12156
Стихи Максима Орлова (Белоруса)
========== Прежде, чем пропоет петух ==========
За окном кружились первые снежинки. Зима пришла, хоть и с запозданием, и Рождество с каждым днём было все ближе. А мне с каждым днём становилось все яснее, что нужную сумму на кольт собрать не удастся. Перерасход у меня случился всего один лишь раз, во время нашей поездки в Творки. Только обычно мне и дед добавлял к карманным («На что собираешь, Марек? Ну, это твое дело»), а он все это время болел. Я уже почти решился попросить у отца, но он эти три недели был злющий-презлющий. Не стоило дразнить судьбу. Он бы допытался про кольт, и что бы тогда было, я и представить не могу.
И теперь мне предстоял неприятный разговор с Юлькой, с любым другим одноклассником это было бы в тысячу раз проще, потому что другой просто откажет, пусть даже нагрубит. Юлька же — о! Юлька умел мотать нервы не хуже взрослого. Когда он слышал, что нужной суммы на руках нет, он вздыхал, смотрел мимо, замолкал надолго, а потом начинал всячески намекать, что у него были покупатели получше, только он им отказал ради тебя, дурака необязательного. И ты ему обещаешь, объясняешь, предлагаешь взрослое умное слово «компромисс», а он продолжает смотреть мимо тебя и рассуждать вслух, сколько он потерял, понадеявшись. Сколько бы он уже выручил, если бы с самого начала заключил сделку с другим покупателем. Я несколько раз был в таком положении, когда два года назад собирал марки. Эх, и ерундой я тогда занимался…
Вообще, ничего не поделаешь, придется просить у Юльки отсрочку. А ещё надо подумать, что подарить Гедвике. Дома у нас считалось, что дети (то есть я, Каська же не в счёт) должны дарить подарки, сделанные своими руками. Хорошо, что давным-давно, в Закопане, меня научили резать и выжигать по дереву. Поэтому Каське я заготовил собачку — деревянную, гладенькую, отполированную, маме вырезал лебедя на дощечке, как на озере, особенно с шеей пришлось повозиться. Отцу — проще, ему я купил самую простую деревянную кружку и выжег на ней слова: «Ещё Польша не погибла». Да, не оригинально. Но пойдет. Все равно он всем недоволен, так всегда перед праздниками. Мама бегает за ним и предлагает:
— Может быть, ты просто устал, Север, как насчёт того санатория в Штеттине? Ты мог бы взять отпуск после Рождества и подлечиться!
— Ты же знаешь, я не люблю немцев, Вера, — морщится отец, и мать виновато замолкает.
А для Гедвики я вырезал кошечку. Маленькую и гладенькую, чуть-чуть подчернил ей мордочку и хвост, как сиамским. Только мне казалось, что этого подарка недостаточно. Отец говорит ещё, что подарок должен пригодиться, он иногда очень правильно рассуждает. У родителей и Катержинки и так есть все. А у Гедвики одежда не по размеру и папа умер. Да, она не знает про папу. Это значения не имеет…
Только мы с ней и не говорили почти все это время. На дачу мы больше не ездили, Катержинка в начале зимы захворала, и родители все выходные проводили дома. Мы виделись только за столом и утром, когда шофер отвозил ее в школу, а меня в гимназию. Так не поговоришь.
На улице все падал снег. Я оделся, думал сходить к Каминским и поиграть в снежки. А вдруг Гедвика внизу, вдруг она выйдет со мной, братья Каминские нормальные, они к ней хорошо отнесутся. Есть, конечно, у нас в классе кое-кто, кто давно не получал по морде. Не хотел бы по морде, не спрашивал бы ехидно: «А что это за рыжая оборванка у вас поселилась, Марек?» Я тогда смолчал, потому что маму жалко, она, как ей сообщают, что я подрался, несколько дней ходит сама не своя. Как будто я один дерусь, ведь не сам же с собой, верно? Но в следующий раз точно не сдержусь, и плевать мне, у кого папаша в юстиции.
Снега было мало, для игры недостаточно. На дорожках он почти сразу таял, на газонах облеплял траву и кусты. Я попробовал скатать снежок, у меня получился мокрый комок с истончившимися краями. Он исчезал на глазах. Послышалось пыхтенье — это садовник тащил на себе скамейку.
— Дайте я вам помогу, дядя Богдан!
Он сразу согласился, видно, скамейка и впрямь была неподъемная.
— Дай вам бог здоровьичка, пан Марек! Она ещё мокрая, тяжёлая такая стала. Облезла вся от дождей и морозов. Вот у меня в хатке пока постоит, я ее отполирую и подкрашу.
Мы втащили скамейку в домик. Тут тоже было прохладно, но хоть не мокро. Змея я перенес отсюда давно и спрятал в комнате. У стен стояли горшки, некоторые — прикрытые колпаками. Пахло землёй, сухой травой и мелом.
— Ну, идите с Богом, пан, спасибо вам!
— Дядя Богдан, — попросил я. — А можно, я ещё немного вам помогу краску сдирать? Или просто тут посижу?
— Да разве ж я вас гоню! Суконка у меня одна, я сам отполирую, а так сидите, сколько хотите, только господа не хватятся ли?