— Ах ты…
Собирать оказалось нечего, это спросонья мне показалось, что там целый сугроб.
— Давай, Марек, спускайся, мы тебя во дворе ждём! Рождество же! Время сюрпризов!
Я быстро умылся, оделся и сбежал вниз по ступенькам. Дверь в большой зал была закрыта и изнутри завешена бархатной синей тканью. Там выход в зал и зимний сад, его ночью разукрасили. Нам с Катержинкой до времени не показывают.
— Завтрак, Марек! — крикнула мама из столовой, но я ответил:
— Потом!
Сегодня особенный день, можно разок и правила нарушить!
Во дворе и вправду ждал сюрприз, да какой! В снежки играли не только братья, но и пан Каминский, а ещё мой отец! Он кидал их не слишком ловко, но от летящих в него комьев увертывался замечательно, а на лице у него не было привычного кислого выражения, от которого молоку впору свернуться в простоквашу.
— Папа?
Он мне радостно кивнул и швырнул снежок. Я в долгу не остался, сгреб снег под ногами, но кинул все же не в него, а в Стефана Каминского.
Мы играли несколько минут, сначала я бросал снежки с опаской, потом увлекся. Старый Богдан вышел из домика и наблюдал за нами с улыбкой. И из дома тоже кто-то подсматривал, на первом этаже дрогнула занавеска.
— Ох, устал, — заявил наконец пан Каминский, и игра остановилась. То есть мы со Стефаном ещё кидались снежками, а Йозеф сказал:
— Давайте к нам?
Пан Каминский согласился:
— Давайте! Север, и вы бы зашли!
— Нет, я никак, — и отец стал говорить пану Каминскому что-то вполголоса, а тот кивал:
— О, ну это вы молодец, и праздник, я понимаю… Мы уже все подготовили с детьми, они все же почти выросли.
— Да, а малышка, вы не представляете, — оживился отец, — это гениальный ребенок, она и стихи разучила. Так что я домой. Марек, и ты не задерживайся.
Я пообещал прийти быстро, и мы отправились к Каминским. Только в окно все равно кто-то наблюдал — на первом этаже снова дрогнула занавеска.
Ёлка у близнецов была роскошная — темная, как бархат, разлапистая, пушистая. Она стояла посреди зала, уже украшенная, окна были задернуты синей с золотом тканью. Ёлка таинственно мерцала украшениями в полумраке. На макушке у нее была просто огромная блестящая звезда, шишки тоже покрыты сверкающей тканью, из веток внизу близнецы сложили пещерку — вертеп. Им разрешают делать это самим. Нам с Катержинкой ёлку готовят взрослые, и вертеп, и наряжают. Ёлка ведь у нас не внутри, а снаружи дома, а на нее выходят окна зимнего сада. Зато не надо каждый год приобретать новую. Отец периодически говорит:
— Она ещё твоим детям послужит, Марек!
Честно говоря, я этому рад, особенно после того, как мне давно-давно прочитали сказку Андерсена, тоже про ёлку. Я ее и братьям Каминским рассказывал, но они не поняли, Стефан тут же забыл, а Йозеф стал объяснять:
— Марек, так их в питомнике для этого и выращивают, это их предназначение.
А Гедвика наверняка обрадуется тому, что ёлку не надо рубить. Хотя вряд ли ей удастся от души веселиться дома, там же отец… Конечно, под праздник он в хорошем настроении, но все же. У Каминских и свободнее, и хохочут всегда от души, надо привести ее к ним.
Тут мать близнецов позвала всех на поздний завтрак или ранний обед, сама она это называет «ланч», потому что какая-то ее прабабушка имела отношение к Виндзорам и она ужасно этим гордится — в смысле, пани Каминская, а не прабабушка, та давно умерла. Мой дед тоже интересуется нашей родословной, у него большой альбом с разными записями о наших предках, вот только герцогов среди них нет.
Мы ели горячие бутерброды с ветчиной и разными разностями, братья веселились, намекали своему отцу, что они знают про подарки. Пан Каминский загадочно улыбался. Потом я взглянул на часы и спохватился: уже пробил полдень, вот тебе и раз, только что же утро было! Впрочем, это я поздно проснулся.
Я встал и начал прощаться, пан Каминский очень огорчился, что я не хочу съесть чего-нибудь еще, но в меня бы просто больше ничего не поместилось.
— Ну, Марек, завтра непременно ждём вас! Можно и сегодня после полуночи, если решите, с удовольствием!
— Ну, в полночь вряд ли, отец говорит, это семейный праздник… А можно, я не один приду?
Пан Каминский засмеялся:
— Хоть всю Варшаву с собой приводи!
Я выскочил на улицу. Где-то детские голоса распевали рождественские гимны. Снег не падал, но небо покрылось тучами. Жаль, жаль! Значит, первую звезду увидеть будет трудновато. Ну ничего, значит, праздник начнется по часам, а завтра я позову Гедвику к Каминским, пусть посмотрит, как люди веселятся по-настоящему. Пан Каминский всегда рассказывает их семейную легенду, про деда, который пугал внуков, переодеваясь в чудище, и вот однажды в дом явилось настоящее чудище и унесло всех, кроме младшего брата, который и стал основателем их рода. Лет семь назад мы это слушали и визжали от ужаса, а сейчас, конечно, хохочем и не верим. Но Гедвике вдруг понравится? Она любит сказки.
Я пришел домой, ещё в дверях стал стряхивать снег с шапки и тут уронил ее. У лестницы стояла дедова коляска! Его тяжёлая коляска, на которой он ездил по улице, в доме передвигался на облегченной. Ура! Его выписали, и Рождество он будет встречать с нами!
Я взлетел по лестнице в несколько прыжков. По пути мне никто не попался, ни родители, ни горничные, поэтому я не ожидал, что у деда будут посторонние. Точнее, один посторонний, писатель Арсен Грабец собственной персоной. Он стоял, облокотившись на стол, спиной ко мне (неудобная поза, странный народ эти поэты, честное слово), и меня не заметил. Если бы и дед меня не увидел, я бы просто ушел и подождал, но он обрадовался:
— Марек!
Грабец обернулся и тоже кивнул:
— Доброго дня… Ваш внук вырос, пан Петр, давненько я его не видел.
— Всего месяц, — подсказал я, но они не услышали. Так оно всегда и бывает!
— Я попозже подойду?
— Останься, Марек, — дед добродушно махнул рукой, — мы ни о чем таком секретном не говорим.
— И мне пора, просто я не мог не зайти и не повидаться… — Грабец продолжил прерванную беседу. — Завтра я уже буду в Траванкоре. Я птица вольная, лечу, куда сам захочу.
— Не жарковато ли вам будет, дружище?
— В самый раз. Знаете, хоть это и нищая, бедная страна, англичане тысячу лет не дают ей развиться из колонии, а вот люди там настоящие. Простые, спокойные, не пресыщенные цивилизацией и нашим обществом… У них все впереди. Во всяком случае, мне так кажется.
— Ну, мой молодой друг, вы к нашему обществу несправедливы, — сказал дед тоном, каким взрослые хотят закончить разговор, но не знают, как.
— Мне тридцать три года. Сами знаете, какой это возраст. Пора бы уже и сделать что-то для бессмертия, да разве у нас это возможно! Мир — огромный зверь, который отрастил жирное брюхо и доволен. Ах, если бы я мог пробудить людей от сытой спячки!
Дед выпрямился в кресле.
— Арсен, дружище, вы очень молоды, потому и принадлежите к породе ястребов. Доживёте до моего возраста, станете голубем, как и я. Ничего не сделали для бессмертия? Полно, вы уже оставили людям вашу гениальную поэзию. Спячка, вы говорите? О, поверьте, спячка спасает от многого! Если бы вам дали выбирать — сытая спячка или страшная война, на которой погибли бы миллионы?
— Пф-ф! — фыркнул Грабец. — Война это пугалка из прошлого… Мы уже просто не способны ни на какие активные действия.
— Так если миллионы людей остались в живых, разве это плохо?
— Хорошо! — согласился Грабец. — Просто отлично! Для этих людей и их родственников. Но не для всего человечества, которое много лет живёт в гнилой канаве. А быстрая река лучше затхлой стоячей воды, пусть на ней встречаются пороги и стремнины! Нам не нужно тягучее и медленное время, нам нужно время, ломкое, как сталь, с черными обожженными губами, время, которое даст почувствовать вкус к жизни. Сытая и спокойная жизнь не предел. Вы скажете, что я пустой мечтатель, и мне нужно то, чего нет на свете? Нет, не мне — нам всем! Нам нужны великие цели! Знаете, как сказал кто-то из известных людей: целься в Луну! Даже если промахнешься, все равно окажешься среди звёзд!