Он так энергично махнул рукой, будто впрямь метил куда-то в небо. Я сел в кресло и приготовился слушать дальше. Он ничего, этот Грабец, теперь я не уйду, даже если меня начнут прогонять!
Однако великий поэт выдохся. Он посмотрел на часы и забыл, что собирался целиться в Луну.
— Простите, пан Петр, зашёл просто пожелать вам доброго здоровья и заболтался. Счастливого Рождества! Напишу вам из жаркой Индии, а вы забудьте мою болтовню, вы сами знаете, такой я человек — долго молчать не умею. Простите, что много времени у вас отнял!
— Вовсе нет, — запротестовал дед, они начали обмениваться напоследок всякими любезностями, и я уже решил, что Грабец ещё полчаса точно не уйдет. Но он все же попрощался, пожал деду руку и вышел.
— Заболтал он меня, — улыбнулся дед. — Молодой, увлекающийся… Что так смотришь, Марек, не рад?
Он не поменялся внешне за эти месяцы, я-то был уверен, что из больницы люди выходят непременно худыми и бледными, хотя глупости какие, с чего бы, уход там очень хороший! Только глаза у деда были очень грустные. Бедняга, намучался там в одиночестве!
— Рад, ужасно рад! И ты сразу к нам? И врач разрешил?
— Мне, Марек, врач уже мало чего может или не может разрешить. Да и праздников с семьёй, наверное, не так много осталось. Я просил твоих родителей, чтобы они тебе не говорили, мой приезд мог сорваться… А ты из гостей, да?
— От соседей, это не считается, но если б я знал, я бы и к ним не пошел.
— Ну, ещё только середина дня, до вечера много времени! Как вы тут жили? Дома все хорошо?
Я замялся. Может, потому, что именно сегодня отец был нормальным, весёлым и добрым, и скандалов последний месяц не было. Действительно, ещё полно времени, можно потом рассказать про Гедвику, тем более, что прямо сейчас в Закопан мы все равно не поедем.
— Нормально жили. Как всегда. Дед, а я змея купил, он большущий, его летом запускать можно будет. А папа сегодня в снежки играл, представляешь!
Тут и отец появился, лёгок на помине.
— О, Марек, ты уже тут? Ушел этот… господин Грабец? — у него в голосе чувствовалось неудовольствие. Похоже, господина Грабеца он сильно не любит.
— Ушел. Ты мог бы не оставлять нас одних, Север, мы не обсуждали никаких тайн.
— Этого требуют правила приличия… Ушел, ну и хорошо. Да и шумиха вокруг его стихов слишком раздута, я считаю… Марек, тебе пора обедать.
Отправил меня прочь, я ведь только что очень даже плотно перекусил у Каминских. Ну что же, с дедом мы ещё поговорим на праздниках.
В коридоре никого не было, и все же чувствовалась суета в доме: внизу кто-то перекрикивался, пахло всякими блюдами, так аппетитно, что голова кружилась, я даже решил, что можно ещё сходить пообедать. Дверь в залу была закрыта и задернута тяжёлой бархатной материей. Там елка, праздник! Юлька в последнем сочинении написал, что праздник всегда за дверью и надо уметь открывать эту дверь и впускать его в душу. Кровавой Мэри это понравилось, она даже вслух в классе Юлькино сочинение зачитывала. Хотя, мне кажется, он это где-то слизал…
По лестнице, перешагивая через две ступеньки и держась за перила, карабкалась Катержинка в ночной рубашке.
— Ты это куда?
Она посмотрела на меня, как на врага, и попыталась проскочить мимо. Пришлось поймать ее за руку, она упиралась всеми силами. Странно, что крик не подняла, хотя чего странного, если бы кто прибежал на крик, он бы тоже ее поймал.
— Пусти! Я смотрела внизу в окно, хотела посмотреть, где Гвяздор, — сердито зашептала она.
Гвяздор! Точно! Я-то большой, чтоб в него верить, а Катержинка в прошлом году была слишком мала, чтобы его искать.
— Он позже придет, ночью. Когда стемнеет.
— Уже темнеет! — она ткнула пальцем в окно. Там и вправду нависла туча, сизая и мохнатая. Наверное, будет снегопад.
— Но это не ночь. Это просто ненастье. Ты что, на часы не смотрела, я же тебя учил. Когда маленькая стрелка будет на шести, значит, вечер. Пошли.
Я потянул ее за руку, но она упиралась.
— Катя, пошли. А если бы ты с лестницы упала? Няне попадет!
— Пусть попадёт! — она нахмурились и топнула ножкой.
— Пошли-пошли. Ещё чего не хватало.
С трудом я утянул Катержинку в ее комнату. Она волочила ноги и хныкала, потом нарочно зацепилась за порог и стукнула по двери. У ее кроватки в кресле мирно дремала няня, при нашем появлении бедняжка подскочила и схватилась за сердце.
— Матерь божья! А я сплю!
— Да ничего, — сказал я, передавая ей Катержинку. — Наверное, рано встали?
— Шести не было, как малышка проснулась. Праздник, подарки…
— Да, подарки, — Катержинка опять собралась капризничать. — Не буду спать! Хочу одеваться!
— Да, давайте одеваться, и поздно уже для дневного сна! Спасибо вам, пан Марек, вы только это… пожалуйста…
Она покраснела, как рак, и я поспешно заверил:
— Что вы! Я никому не скажу!
— Спасибо, я в вас и не сомневалась. Больно день хлопотливый, и малышка с утра ждёт подарков. Все их ждут.
Я вышел и решил поискать Гедвику. С этой всей суматохой я даже не спросил, что ей подарить, а ведь дядя Богдан прав — подарок должен быть такой, чтобы она могла им пользоваться. И надо ей сказать, что дед поправился, и Закопан, считай, решенное дело, а завтра мы пойдем к братьям Каминским на весь день, у них здорово и весело!
Внизу суетились горничные. Я хотел мимо них прошмыгнуть незаметно, но не тут-то было. То одна, то другая выбегала из кухни с важным видом. Пришлось временно вернуться в вестибюль. Тут меня увидел отец.
— А, Марек, вот ты где! — будто я прятался. — Пойдем со мной, кое-что подготовим.
И мы пошли мимо кухни (я заглянул внутрь, надеясь увидеть Гедвику, но там был такой шум и тарарам, конечно, Марта не рискнёт ее угощать), в самое дальнее крыло, поднялись по боковой лестнице, где я никогда не ходил, и очутились перед маленькой дверцей.
— Вот! — торжественно сказал отец и достал ключ.
Я не сразу понял, где мы очутились, а потом сообразил — зал, святая святых. Сразу в полумраке трудно было что-то разглядеть — окна завешены темным бархатом, по стенам висели таинственно поблескивающие звёзды и мишура, а посередине стояла удивительная пирамида — елка. Так пышно она была украшена, что и ветвей из-под игрушек не видать.
— Папа, а наша ёлка снаружи?
— Снаружи это снаружи, а внутри это внутри. Пусть будет в виде исключения. А что такое?
— Нет, это здорово, только мне жаль, что ее срубили.
Сегодня решительно был день чудес. Я только пожалел, что так сказал, вдруг отец обидится и надуется, а он кивнул мне:
— Мне тоже жаль, но ведь ее уже срубили. А знаешь, что? Мы можем отрезать у нее ветку, поставить в воду, а когда она даст корни, высадить. Наша ёлка во дворе выросла именно так.
— Папа!
— Не кричи так! Осталось развесить фонарики. Бери стремянку, вот она, под ветками. А я их тебе подавать буду.
Ух ты! И не говорите, что украшения и фонарики — это для маленьких детей! Я быстро забрался на раскладную лесенку и очутился не под потолком, но вровень с верхними ветвями. Звезда на макушке была рядом. А когда-то и я, как маленькая Каська, верил в Гвяздора…
— Держи!
Мы быстро развесили гирлянды на ёлке и от ёлки — к стенам. Теперь у нас был самый рождественский зал на свете: в центре стояла наряженная лесная красавица, а другая ёлка, куда более скромно украшенная, заглядывала в окно.
— Когда-то я тоже так развешивал фонарики со своим отцом, — у него и голос сегодня был приятный, без лающих или визгливых ноток. — И мне казалось, что это лучшее занятие в мире. А тебе оно как?
Я, в принципе, мог назвать ещё с десяток увлекательных дел, но сразу сказал: