— Эй, Йоузова, попроси у пани Еазу. Соображает, что к чему.
Йоузова фыркает, но идет. Хоть бы бабушка ее там задержала.
— Тебе письмо, Киса.
Он быстро сунул его под подушку.
— Ты читал?
— Нет.
— А откуда узнал, что это мне?
— А кто мне может писать из Опавы?
— Тебе не влетело?
— Не бойся. И давай выздоравливай. Температура еще есть?
— Нет.
— А чего ты ревешь?
— Я не реву, это слезы сами катятся. Смеется, как я рада, что он смеется!..
Йоузова входит с цветами, могла бы и не спешить.
— Это астры, — сообщает Блошка, — говорят, последние, но недельку еще постоят.
Он все сам затеял, и как здорово все подстроил, а класс тут ни при чем. С Йоузовой они друг другу подходят, она тоже маленькая, ресницы у нее черные и громадные черные глаза, как у совы. Мне такие глазищи, я бы на все чихала.
— Сказать тебе, что мы проходили?
— Мне сперва надо к оптику, я разбила очки.
— Вот это здорово, — хохочет Блошка, — разобьешь очки — и не надо учиться, прекрасный способ, я бы разбивал их все время.
— Но ведь мы учимся для себя.
Ну, конечно, Йоузова не может не выставляться.
— Корова ты, вот кто.
Это он сказал Йоузовой в смысле дура, точно так же, как Пржемек говорил мне. Тот однажды принес апельсин, очистил его, разделил на две части и сказал: «Я — осел, а ты — корова, ешь скорей и будь здорова». Пржемек всегда говорил в рифму.
Йоузова надулась, она шуток не понимает.
— Давай выздоравливай, Киса. А что мы прошли, догонишь, никуда не убежит.
Я все время слышу его смех. Они уже давно ушли, а я все еще его слышу.
— Симпатичный мальчик, — хвалит его бабушка, — и девочка хорошая, в наше время это редкость.
Мы с ней вместе едим конфеты, и мне совсем хорошо, под подушкой папино письмо, может, мне удастся его прочитать. И с Блошкой я помирилась.
Сегодня счастливый день. Гостевой. Пришло письмо от папы, и Блошка меня навестил. Только бы бабушка поскорей ушла.
— Мне надо пойти по делу, Гедвика. Ты потерпишь одна часок?
— Конечно.
Ох, как долго она одевается. Еще медленнее, чем я. Наконец хлопнула дверь. Скорее, скорее за письмо, без очков придется попотеть.
«Гедвика, Гедвичка, милая!
(Я будто слышу тебя, папа.)
Я понимаю, что твоя мать не разрешает, чтобы ты мне писала, это бесчувственная женщина.
(Что он пишет? Ведь он всегда ее хвалил, может, я читаю неправильно, нет, правильно, он, видно, и в самом деле того.)
Она всегда была холодная как лед, и сюда я попал из-за нее, это она и ее мать меня погубили.
(Они чокнутые, эти взрослые, все, как один, чокнутые. Такое письмо можно было и не писать.)
Но ты, Гедвичка, не огорчайся, меня скоро произведут в генералы, только вот выздоровею. Я возьму тебя к себе, и нам будет хорошо.
(Папа, боже мой, папочка. Если бы только буквы перед глазами не расплывались. Хоть бы Блошка был здесь, но что бы он мне посоветовал, ведь я в прошлый раз с ним из-за этого поругалась.)
Здесь хотят сделать из меня ненормального, потому что я человек важный и знаю много секретов, но это им не удастся. Скоро я за тобой приеду на «татре-603», потерпи немножко».
Как жаль, что нету очков, мне кажется, что это писал не он, может, Блошка меня разыграл и отомстил мне, наверное, они с Йоузовой сейчас где-нибудь за углом хохочут.
Хотя нет, не может быть. Этого бы Блошка никогда не сделал, наверное, папа шутит, чтобы меня развеселить, а я соображаю медленно и ничего не понимаю. Про охрану тоже, наверное, шутка, Блошка — голова, он сразу сообразил, он в классе самый умный, Йоузова лучше учится, но куда ей до него.
Тогда он надо мной не смеялся, когда мы поругались, он только бежал за мной и говорил: все это нервы, Киса, нервы.
Но ведь это невозможно, чтобы мой папа был ненормальным, ненормальными могут быть другие, почему именно он, мой папа?
Только как же он может стать генералом, ведь он такой неприметный? Меньше, чем я, и тощий, как комар, у него и медали на груди не поместятся, и носить их сил не хватит.
Он всегда пил кофе с ромом и мне давал понюхать, пар затуманивал стекла очков, и он вытирал их галстуком, он все время носил один и тот же, уже весь в пятнах. Деньги вечно искал по карманам, складывал их столбиками, и иногда хватало только на две трубочки, а то и на одну, и папа говорил: мне кофе не надо, возьми себе две.
Он приедет на «татре»! Но где же он ее возьмет? Кто ему даст?
Какая же я дура, папа шутит, чтобы позабавить меня, а я реву. Хоть бы бабка письмо не увидела, а то она тут же маме расскажет.