— Подожди, подожди! — прищуривая свои узкие глаза, сердито остановил его Демин. — Что ты за чушь городишь, товарищ Половнев? Пожилой, разумный человек, старый коммунист… а несешь какую-то околесицу! Во-первых, да будет тебе известно, что райвоенкоматы мобилизацию проводят не по собственному соображению, а по приказам сверху… и этого ты не можешь не знать… не имеешь права не знать; во-вторых, как это так — взять старшие возраста, даже стариков, вроде тебя, а молодежь оставить дома? Да этого никто никогда нигде не делал! Войны всегда велись здоровыми молодыми людьми, способными на большие физические напряжения, а не стариками. Ну какой толк в бою от такого, как ты? Примерно, атака… надо бежать, может, с километр, а то и больше. А ты? Сто метров — вот твоя дистанция! Да и не сто! Пятидесяти не пробежишь, выдохнешься.
— Не выдохнусь, километр и больше пробегу! — мрачно, но уверенно возразил Половнев, чувствуя, что Демин не только не понял его, но и понять не может или не хочет. — Бегать и воевать я еще вполне способен. И потом примите во внимание, Александр Егорыч, совесть! — проникновенным, чуточку вибрирующим голосом добавил он, с намерением повлиять на чувства секретаря. — Нет сил сидеть сложа руки, когда т а м кровь льется… кровь сыновей наших… молодых, малоопытных. Перебьет он всю молодежь…
— Не перебьет! — сердито, резко остановил его Демин. — Не дадим перебить. Но почему ты сказал, что сложа руки? Ты же в кузнице работаешь… ты секретарь парторганизации. На тебе ответственность за колхоз, за все дела в нем — и хозяйственные, и культурные, и политические. С тебя и раньше был спрос немалый, А теперь, в военное время, будем спрашивать вдвое, втрое больше и… строже, чем с председателя колхоза. А он, видите ли, сложа руки сидит! На фронт его отпустите! Работать нам с тобой надо, Петр Филиппович, дорогой мой. Работать на всю катушку! Не можем никуда тебя отпустить.
И снова Демин своим глуховатым окающим голосом долго разъяснял «недопонимание» Половневым задач, вставших перед парторганизацией, перед секретарем ее, перед каждым колхозником в связи с войной, пока не раздался телефонный звонок. Демин извинился и взял трубку.
— Хорошо! — сказал он. — Благодарю. — И, повесив трубку, объявил: — Сейчас мне сообщили, что речь товарища Сталина будут передавать. — И включил репродуктор, черный круг которого висел на стене возле окна.
С минуту слышалось шипенье с сухим потрескиванием, затем голос диктора возвестил, что выступление товарища Сталина начнется через десять минут.
И опять шипенье и потрескивание.
Демин открыл дверь в приемную, попросил девушку оповестить сотрудников райкома, пришедших уже на работу. Кабинет вскоре наполнился людьми. Стульев для всех не хватало, и многие приготовились слушать стоя.
И вот наконец голос Сталина:
— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!
К вам обращаюсь я, друзья мои!..
Не впервой Половнев слышал голос Сталина: несколько лет назад была в ходу патефонная пластинка с речью Сталина о новой Конституции, и Петр Филиппович не один раз слушал ее в колхозном клубе. Но все равно, услышав сейчас этот, уже знакомый, с грузинским акцентом глуховатый голос, он почувствовал, как забилось сильней сердце.
Спокойным, ровным голосом говорил Сталин о том, что вероломное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину продолжается, что, несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, враг захватил Литву, Западную Белоруссию, часть Западной Украины, бомбит Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь… «Над нашей Родиной нависла серьезная опасность».
В этом месте речи голос Сталина немного дрогнул и умолк. Звякнул графин о край стакана, забулькала наливаемая вода… и почудилось, будто Сталин не за сотни километров, а незримо присутствует здесь, в этом небольшом кабинете, переполненном затаившими дыхание людьми.