Вынул трубку, набитую табаком еще в райкоме, закурил.
— Значит, ему немножко полегче, — спустя некоторое время рассудительно откликнулся Зазнобин. — Женатому тяжелей. Жинка, детишки, а у Васи их нет… стало быть, смелости у него будет побольше… Ну, а как там Галя? — видя, что Половнев совсем закручинился, спросил он, чтобы переменить разговор. — Слыхал я, помирилась она с Ильей.
— Да, кажись, помирилась. — Половнев пустил густую струю дыма в открытое окошко дверцы кабины. — Но что толку теперь!
— Как же что толку? — удивился Зазнобин. — Все ж таки… Илья парень славный. Работяга. Учиться собирался… Инженером со временем станет. Вернется — женится на Гале.
— Дай бог, — вздохнул Половнев. — Только ведь может и не вернуться. По сводкам судить — там такая заваруха… Гиблое дело! Эта война, брат, не то что царская или гражданская… теперь бьются и на земле, и в небесах…
— Это уж ты совсем не из той песни! — заметил Зазнобин. — Надо верить, что вернется.
— Да я верю, правильней сказать, хочу верить… но войны без крови и жертв не бывают, Иван Федосеич.
— Это правда, конечно, — согласился Зазнобин. — А как Пелагея? Небось все за Травушкина Андрея мечтает Галю выдать? Его, возможно, в армию не призовут…
— Как началась война, насчет замужества Гали молчит моя благоверная, — ответил Половнев. — И Травушкин — ни гугу. Сегодня поутру встретились мы с Аникеем на тропинке во ржи. Ну, думаю, сейчас со сватовством привяжется. Начал он было с того, что Андрея от призыва, наверно-де, освободят. А потом, гляжу, о войне заговорил. Русский он, мол, то есть Аникей, и душой болеет, как бы Гитлер Москву не взял.
— А ты и поверил, что он душой болеет?
— Кто его знает. Чужая душа — потемки.
— По-чудному говоришь. Как мужик в старину. По-моему, посматривать за Аникеем надо.
— Да ведь, помнишь, по весне товарищ Демин указание давал: нельзя, дескать, к Аникею со старой меркой подходить… колхозник он теперь… Согласен я с Александром Егорычем. Почти десять лет Аникей в колхозе.
— А пересолы — это что, по-твоему? Из любви к России? Сколько раз трактористы голодными оставались!
— Да ведь это дело какое-то темное. И мелкое. Может, они были по вине кухарки, пересолы те. Хочется мне думать, что повыветрился из Аникея кулацкий дух за десять лет.
— Ну что ж, думай, — угрюмо, недовольным тоном сказал Зазнобин. — Но все-таки послеживай за ним, послеживай.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Андрей Травушкин слабо верил в благополучный исход сватовства, затеянного матерью. «Напрасно я сказал ей, что Галя нравится мне. Хлопоты ее могут даже помешать. Самому надо объясниться…»
Он знал, что у него есть соперник — Илья Крутояров, и это тревожило его. Правда, в последний раз, когда Андрей был в Даниловке, мать заверила его, что Галя окончательно рассорилась с Ильей и тот из-за этого в Александровку перевелся, но все же…
…Прослушав по радио заявление В. М. Молотова о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз, Андрей решил дня через два съездить в Даниловку. Но 24 июня его вызвали в горком партии и поручили организовать агитационные выступления на предприятиях города силами коммунистов университета. План этих выступлений он выполнил недели через три с половиной и лишь тогда собрался наконец и поехал с твердым намерением повидаться с Галей.
Из письма Тоболина, бывшего товарища по курсу, Андрей знал, что даниловская молодежь мобилизована в первые дни войны, и поэтому чувствовал себя уверенней: Ильи Крутоярова теперь уже нет.
Со станции в село шел пешком с желтым кожаным саквояжем в руке. В саквояже — новый костюм для встречи с Галей и подарок для матери.
Было около пяти часов дня. Солнце давно уже свалилось с зенита. Изредка, совсем рядом, свистели суслики. От Князева леса поднялся коршун. Взлетев чуть не под облака, расправил свои длинные темные крылья и стал медленно парить, постепенно снижаясь, кружиться над полем и вдруг, сложив крылья, черным камнем ринулся вниз.
Андрей остановился. «Перепела или суслика выследил, стервятник!»
Подождал, не поднимется ли хищник с добычей. Можно было свистнуть, испугать его. Не дождался. «Терзает свою жертву там, где настиг». Живо представилось, как трепыхается перепелка в черных жестких, словно железных, когтях. Готов был побежать на помощь, но далековато. Пошел дальше. Подумал: «Дарвин прав: закон борьбы за существование… Коршун-то зерном питаться не может… Но все равно почему-то жалко, будь то перепел или даже вредный суслик!»