— Сквалыгой обзывал! — тихо засмеялась Настасья. — И еще сказал: «Это Андрюха в меня. Я ведь тоже кого попало угощать не стану!»
— Не приведи бог, чтоб я был в него. — Андрей отрицательно качнул головой. — Это он ошибается. Я весь в тебя, мамочка! И наружностью, и душой. Он же рыжий, а я шатен… и глаза у меня серые, почти голубые, как у тебя, и ростом я выше отца.
— Да я-то знаю, — вздохнула Настасья. — С малых лет на меня был похож. За то и недолюбливал тебя отец. Ты мой сын, а его — Макар. Энтот вылитый батя! Что наружностью, что повадками. И хитрющий такой же. Телеграмму отбил: приеду, мол, в субботу. Я потому и дома-то… Приказал отец подготовиться к приезду Макара.
— Чего это он вздумал? Года два или все три не бывал тут.
— Да уж наверно неспроста… Не иначе, дело какое-нибудь к отцу есть… а може, в армию берут, попрощаться едя. Ой, что же я забалакалась! — спохватилась Настасья. — Ты ж, поди, голодный. Сейчас я тебе поесть соберу. У меня все сварено, все сготовлено… Наварила всего, напекла, нажарила… А за подарок тебе спасибочко, сынок, большое… Дай бог тебе за доброту твою в жизни твоей всего хорошего, во всех делах твоих удачи. Только вот насчет отца: ему бы тоже чего-нибудь надо было привезть, а то опять обидится. Либо уж мне спрятать твой подарок, не говорить ему покамест.
— Ничего я не мог ему найти. На него готовое трудно подыскать без примерки.
Говорил он неправду: ему и в голову не приходило, чтоб отцу подарок покупать. Не любил он отца.
— На рубашку бы чего ни на есть, — сказала мать.
— А ты сшей ему рубаху из этого материала. Тут ведь двенадцать метров. Хватит вам обоим.
Настасья обрадованно согласилась:
— Ну-к что ж! Скажу ему: нам с тобой, мол, ситец сын привез. То-то доволен будет. Половинку бы рябиновки ему еще. Дюже он любит ее. Совсем отмяк бы. Ты дай-ка деньжонок — я сама куплю. В кооперативе нашем энта гадость имеется, а он пока не закрылся. Отцу похвалюсь, сын, мол, привез.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Пообедав, Андрей подремал немного на небольшой старинной кушетке. Потом пошел в баню, натопленную и приготовленную матерью. Баня находилась в противоположном от избы углу сада. Ведмедь узнал Андрея, бросился к нему, звеня цепью, скользившей по проволоке. Завизжав от радости, встал на задние лапы, а передними уперся ему в грудь и несколько раз лизнул в подбородок. Андрей потрепал пса по жирному загривку. Приятно! Пес не забывает его.
Из бани возвратился уже на заходе солнца. Макар еще не приехал, и отца не было. Хотел пойти в отцову «келью», но мать отговорила. Ключ от «кельи» отец теперь не доверяет ей. И хотя она знает, куда он его прячет, — лучше все-таки не ходить туда.
— Ну его к лешему с его «кельей».
Андрей недоуменно поднял брови:
— Чего там в ней, в «келье» этой, почему не доверяет?
— А бог его знает, — сказала Настасья. — Он ведь у нас трудный. — И, помолчав, спросила: — С Галей-то когда же повидаешься?
— Завтра вечером.
Андрей подсел к столу, положил перед собой в голубом коленкоровом переплете книжку, привезенную из города в кармане пиджака. От сиреневых кустов, густо разросшихся в палисаднике, в горнице было сумрачно. Настасья, видя, что Андрей собирается читать, зажгла лампу, которую Аникей Панфилович разрешал зажигать только в особых случаях, и поставила на стол. Лампа была редкостная, с белым абажуром, в нее входило литра полтора, ежели не два, керосина. Светло от нее было, как от электричества. Затем Настасья начала занавешивать окна широкими дерюжками.
— Затемнять велят, — пояснила она, видя, что Андрей смотрит на нее непонимающе.
— Затемнение! — удивился он. — Почти за тысячу километров от фронта?
— Ничего не поделаешь, сынок, велят. Село наше огромадное, — говорят, с городом фашисты попутать могут. Да и сел они не щадят — слух такой идет. Комсомольцы вечером проверяют, а наутро Митрий Ульяныч в правление зовет и ругает, если кто не завешивал окошек. На улицах у нас теперь темно-темно по вечерам и ночам, будто оно и нежилое. Ажно страшно становится, особливо когда одна идешь. Ну, читай, Андрюшенька, — ласково заключила Настасья, покончив с окошками.