С минуту постояла рядом. Хотелось обнять, поцеловать сына, такой он у нее милый да желанный, такой тихий, скромный и… чистый после бани. Но не осмелилась. Переступила с ноги на ногу, вздохнула, тихо проговорила:
— Пойду свинюшек покормлю… и корова скоро придет. Ты не скучай тут.
Оставшись один, Андрей стал перелистывать книгу. Блок! Любимый поэт! Все созданное им было близко Андрею, волновало. Но сейчас он искал главным образом стихи о любви, о женщинах.
У Блока — «жила со мной». Андрей мысленно прочел иначе. Ему нужны были строки, которыми можно было бы выразить свои чувства к Гале, и не только выразить для себя, а и ей прочесть. Понятно, прочесть так, как написано у Блока, было вроде бы неудобно. Что значит «жила со мной»? Гораздо лучше и «пристойней»: «всегда со мной»! В таких словах выражено лишь духовное отношение к женщине или девушке.
Андрей опять запнулся. «Не ты ли легкою стопою за мною ходишь по ночам?» Нереально! По ночам я сплю. Строки поэтичны, но прочесть их в таком виде для Гали… нет, не то! А может, так:
— Очень хорошо! — воскликнул Андрей, встал и начал ходить по горнице. — Это стихотворение в точности выражает мое теперешнее душевное состояние.
Шагая из угла в угол, закрыв книжку, прочел стихотворение наизусть и раз и два. «Все помню до строки! Вот что значит гениальные стихи! Со студенческих лет не забываются».
Опять сел за стол. «Скрывать не буду, — думал он. — Скажу — стихи Блока. Но надо продекламировать так, чтобы она догадалась, что я этими стихами выражаю свои чувства к ней».
Открылась дверь, и в горницу тихо вошли Макар и отец. У Макара в руке — небольшая кожаная кошелка.
— А-а! — игривым тоном протянул Макар. — И братень здеся! Здоро́во, здоро́во, Андрюша! Очень, очень кстати ты приехал!
Андрей невольно поднялся, отодвинул книгу в сторону и молча слегка пожал теплую руку брата.
Аникей Панфилович тоже поздоровался с сыном, заметив ворчливо:
— На дворе еще светло, а ты уж окна занавесил и с лампой сидишь. Керосин понапрасну жгешь.
— Окна мама занавесила, — сказал Андрей.
— Читать-то в потемках трудно, папаша! — сказал Макар в защиту брата. — А керосин — вещь недорогая.
— Покамест недорогая. А по военному времени к осени не пришлось бы опять с лучиной сидеть, как при Николашке сидели в ту войну, да и при Советской власти в первые годы.
— Напрасные ваши опасения, папаша, — сказал Макар. — К осени война кончится, и у нас с вами все будет, кроме птичьего молока.
Появилась Настасья. Она поздоровалась с Макаром, но целовать его, как недавно целовала Андрея, не стала.
— Ужинать собрать? — спросила она Аникея Панфиловича.
— Ужинать посля́, — отрывисто ответил Травушкин все так же ворчливо. — Сперва в баню сходим. Баню-то истопила?
— А как же! Давно истопила. И сейчас дровишек подбросила. Пару много!
— Белье давай, — грубо перебил Настасью Аникей Панфилович.
— А вот оно… лежит, тебя дожидается, — слегка улыбаясь, указала Настасья на кровать, где, свернутые, лежали рубашка и кальсоны белого полотна.
— Ужинать мы с Макаром в «келье» будем, приготовь все как полагается, — суровым, приказным тоном распорядился Аникей Панфилович.
— Мамаша, — в противовес отцу ласково сказал Макар, — вот кошелочка. В ней выпивон и закусон. Так вы потрудитесь, пожалуйста, сделайте все как следует. Порежьте, на тарелочки разложите.
С тех пор как стал работать в городе, Макар отца называл папашей, а мать мамашей и к обоим к ним обращался на «вы», тем самым подчеркивая свою «благовоспитанность». Аникею Панфиловичу такая «благовоспитанность» была по душе. Настасье же всегда не нравились ни «мамаша», ни «вы», однако сказать об этом сыну она стеснялась. И теперь ее тоже покоробил неестественный и будто насмешливый тон Макара, но она только досадливо махнула рукой и шутливо проговорила:
— Ладно, ладно уж… Чего учишь-то? Аль сама не знаю? Чай, не впервой благородных гостей принимать!
— Это я в благородные попал! — весело захохотал Макар. — Вы у нас шутейница, мамаша!