— Ну что вы, папаша! — сказал Макар укоризненно. — Вы мне-то верьте. Совсем напрасное ваше беспокойство. Маркса, Ленина он читает затем, чтоб ловчей среди коммунистов орудовать. Так же как и я, грешный. Тоже кое-что читал и Маркса, и Ленина. Зачем? Да чтоб при случае словцо ввернуть такое, по которому видно было бы, что я — большевик. Всерьез же говорить — на кой ляд они мне сдались, ихние книжки! Так и главный наш. Он человек вполне надежный, дворянин, из бывших полковников. Не сумлевайтесь, папаша. Приедете в город — сами увидите, сведу вас и с главным и с другими.
— Страшновато все-таки, — сказал Аникей Панфилович. — Может быть, подождать мне вступать в вашу организацию?
— Ну, а как же тогда вы думали помогать Гитлеру? Или вы на других будете надеяться, а сами в сторонке стоять?
— Да нет… не то чтобы в сторонке… Но надо это дело как-то обмозговать. Ты у Глафиры Павловны был? Она-то знает об этой вашей организации?
— А как же! Конечно, знает… и членом нашим числится.
— Ну, вот и подождем. Приеду, с ней посоветуюсь, тогда и решу. Тогда, ежели что, и насчет средствий можно подумать… А пока не говори обо мне главному вашему.
— Чудной вы человек, папаша! Не говори! Как же теперь не говорить, если я об вас уже рассказал ему. Ведь я приезжал к вам по его заданию, и, если хотите знать, мне поручено завербовать вас, чтоб впоследствии времени вы стали опорой нашей подпольной организации в деревенских мероприятиях.
— И об этом Глафира Павловна знает?
— Обязательно. Она-то и посоветовала главному вас втянуть. У них же давно все договорено… Еще до войны. Фрея помните? Он в гостях у Глафиры Павловны бывал. С него ведь все и началось. Он-то теперь в Германии уже… А за себя оставил человека… и Глафира Павловна в курсе… Я-то об этом недавно узнал.
— Ой, подведешь ты меня под монастырь, Макар! Как же это вы там обо мне говорили без всякого моего согласия? И почему же Глафира Павловна-то ни разу не обмолвилась даже… не доверяла?
— Не бойтесь, папаша. Ваш сын дураком не был никогда. Все будет в порядке. И Глафира Павловна не дура — это вы сами отлично знаете. А вам не говорила потому, что не велено… Теперь же пришло такое время…
— Ну и ну! — Аникей Панфилович усмехнулся. — Стало быть, дело мое конченое? Завербованный?
Про себя подумал: «Вот почему Глафирка вожжалась с немчурой этим, Фреем… а мне — ни словом… Не доверяла, стало быть».
— Значит, завербованный, — важно ответил Макар.
— Тебе что же, платят за такие дела?
— Что вы, папаша! Какая же плата? И кто платить будет? Впоследствии времени, возможно, и заплатят, когда наша возьмет, а покамест без всякой платы… поручения выполняю до идейности.
В саду залаял Ведмедь. Аникей Панфилович прислушался.
— По улице кто-то прошел, — сказал он.
— А может, в сад залезли? — предложил Макар.
— Если бы в сад, он бы знаешь как брехал! И забегал бы так, что цепь зазвенела бы.
Ведмедь вскоре перестал лаять, но в ту же минуту запел петух.
— Уж за полночь! — сказал Аникей Панфилович. — Давай-ка спать.
Макар не возражал.
Спать легли во втором часу ночи, отец на своей кровати, Макар — на полу, на соломенном матраце, постеленном матерью еще с вечера.
Перед сном Аникей Панфилович разделся и, оставшись в длинной рубахе и подштанниках, стал молиться богу, шепча какие-то слова, истово крестясь и кланяясь в угол, заполненный иконами. Синий свет лампады слегка заколебался, то ли от дыхания Травушкина, то ли от движения воздуха, производимого его старательными поклонами.
Макар снял брюки, повесил их на спинку стула. Глядя на отца, шутливо заметил:
— Пустая трата времени, папаша… Бога нету, можете не сомневаться. Большевики правы в этом вопросе.
Не переставая креститься, Аникей Панфилович досадливо отмахнулся: не мешай, дескать. Кончив молиться, убежденно сказал:
— Не было бы бога, не было бы и Гитлера. Господь — он видит. Про Содом и Гоморру не дал ты мне договорить давеча… Я ведь как понимаю: Советская Россия — это вроде Содома и Гоморры, только во много раз больше. Тут уже не два города, а тыщи городов и сел, целое государство… непомерной огромности. Такое государство огнем и серой не накроешь. Вот бог и напустил на него Гитлера.
— Чепуха все это, папаша! И Содом и Гоморра тут ни при чем… и бог ваш ни кляпа не видит, — сказал Макар, лениво зевая и ложась на постель, хрустко зашумевшую под ним: матрац был свежий, недавно набитый и никем еще не обмятый. — Бога все-таки нету. Чепуха, чепуха, папаша!