— Ой, не чепуха, сынок. Напрасно ты веру в бога потерял. Без бога ни до порога. А мы с тобой эвон какое дело-то затеваем… Как же без его святого благословения?
Аникей Панфилович привернул фитиль лампы, потом шумно дунул. Огонь колебнулся, но не потух. Дунул еще сильней. Потух. В «келье» образовался синеватый полумрак от малого огня лампадки.
Улегшись, покряхтев немного, Аникей Панфилович негромко заговорил:
— Весь вечер об том, об другом толковали, а про внуков я так и забыл спросить. Как они там?
— А чего им? Растут, — полусонно ответил Макар. — Федька в пионерских лагерях, а Сенька — дома.
— Мне старшой больше нравится, — сказал Аникей Панфилович. — В нашу породу. А младший точь-в-точь супружница твоя. Ты старшого береги. Зачем в эти ихние собачьи лагеря отпустил? Чему его научат там? Привез бы его к нам. Я взял бы к себе на ток. Вольный воздух, полная свобода. Лучше всяких лагерей.
— Ничего, папаша! Отдохнет и в лагерях. А касаемо ученья — не беда. Чему б ни научили — придет пора, переучим по-своему. — Немного помолчав, Макар добавил: — Наговорились мы с вами, папаша, по самую завязку. Теперь давайте спать!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— Ну что, сынок, помирились? — спросила Настасья, когда Андрей вернулся из «кельи».
— Помирились.
— А что же ты скоро пришел… и сумный какой-то? Почему не посидел с ними?
— Да чего же сидеть? Время позднее.
— Верно, позднее. Ну, ложись спать, а я пойду в сени. Постельку тебе я приготовила.
— Может, я в сенях?
— Зачем же! Тут тебе удобне́я. Окошечки закрыты, мухи утром не будут беспокоить… Поспишь подольше.
Когда мать ушла, Андрей сел за стол, придвинул к себе книгу. Хотел еще немного почитать, но не мог сосредоточиться. Волновало столкновение с отцом и братом. Хотя он вроде бы и помирился с ними, и матери так сказал, но на душе было смутно, тревожно. «Может, и в самом деле отец «шутейно» говорит? Ох, нет! Не шуточный тон у него тогда был. Да и Макар… заодно с отцом, он только похитрей».
Андрей потушил лампу и лег спать. Мягкая старинная перина, застеленная льняной простыней, легкое пикейное одеяло. Хорошо, уютно! Как в детстве.
Попытался представить себе встречу с Галей. Продумывал и взвешивал слова, которые скажет ей завтра. Снова и снова произносил вслух (но потихоньку, чтобы не слыхала мать, находившаяся по соседству, в сенях, и, возможно, еще не уснувшая) стихи Блока. Потом нахлынули сладкие, теплые мечты о будущей жизни.
…Город. Он идет по улице с Галей под руку, и прохожие с восхищением оглядываются: «Какая хорошая пара!»
…Вечер у кого-либо из профессоров. Андрей вводит по-модному разодетую Галю в просторную столовую и знакомит с ней профессоров, доцентов. И все с тайной завистью думают: «Красивая у Андрея Аникеевича жена».
…Парк культуры и отдыха. Тусклые огни фонарей. Андрей с Галей бродят по аллеям, потом садятся на скамью. Андрей нежно целует Галю…
Начал было задремывать. И вдруг… именно вдруг: «А Маша? Что будет с ней? Когда и как сказать ей, что я женюсь?»
Тоскливо заныло сердце. Сон пропал. Проворочался до самого утра. Слышал: за стеной кряхтела и вздыхала корова; несколько раз принимался петь петух, сонно, лениво взбрехивал Ведмедь. А в памяти все повторялись и повторялись слова: «Опять над полем Куликовым… доспех тяжел… твой час настал!»
«Поле Куликово — древняя старина. Теперь все, все другое, все по-иному. Ни доспехов, ни молитв. Ужасное уничтожение людей, разрушение сел, городов. Отец говорил: напрасное кровопролитие… надо, мол, руки поднимать. Но разве можно поднимать? Это же означало бы гибель нашего государства и русского народа… Нет, нет! Не советские у бати мысли! Но что же мне-то, мне что делать?»
Заснул неожиданно и неизвестно во сколько. Когда проснулся, в горнице было темно, лишь чуть-чуть просачивалась тоненькая, как серебряная нитка, ровненькая струйка света сквозь щель из-за неплотно прилегавшей к стене дерюжки.
Встал, отодвинул дерюжку, посмотрел на часы. Восемь!
«Да что я никак не могу отделаться от этих слов? Почему они так впились в мою душу?» Тихо скрипнула дверь. Мать.
— Проснулся? Что же рано? Поспал бы еще часочка два, — ласково, нараспев проговорила она. — Отец с Макаром дрыхнут. Заперлись на щеколду. Сквозь окно слышно, как храпят.