Уменье друга делать нужные вещи вызывало в Андрее чувство невольного удивления и уважения к нему. Поражали также постоянная чистота и порядок в его комнате. Кровать всегда (как и на этот раз) застелена лазоревым одеялом, на двух подушках — вышивная белая накидка. И ни на столах, ни на книгах, ни на полу — нигде нет и следов пыли. Это казалось странным. У самого Андрея когда-то было иначе — вечно незастланная кровать, немытый и даже неподметенный пол, пыль на столах и на книгах — пока за уборку его квартиры не взялась Маша. «Такой порядок, как у Сергея, не без участия женской руки!» Однако Тоболин уверял, что все делает сам, и, судя по тому, что иногда Андрей заставал его за подметанием и даже мытьем полов, похоже, так оно и было.
Сергей свернул половик, положил его под кровать. Немного выше среднего роста, с торсом атлета, плечистый, он смахивал на циркового борца. Крупная голова, открытый большой лоб, коротко подстриженные темные волосы, черные брови… Он и внешностью своей всегда нравился Андрею. Они дружили с первого курса университета, невзирая на различия в характерах и даже во взглядах на жизнь. Была у них одна общая любовь, которая и объединяла их, и дружбу делала прочной, — это любовь к литературе.
— Ты что же… зимой и летом каждый день гимнастику делаешь? — спросил Андрей друга, когда тот подошел и протянул ему большую, сильную, теплую руку.
— Обязательно, — улыбался Сергей.
— Ты не нарушай свой режим из-за меня, — сказал Андрей. — Я ведь, наверно, не предусмотрен в твоем сегодняшнем расписании, — шутливо добавил он.
Он знал, что Тоболин соблюдает строгий распорядок всех своих дел, будь то школьные, домашние, чтение, работа над диссертацией.
Тоболин весело посмотрел на него:
— Не так часто друг мой посещает меня, чтобы цепляться за режим. Я очень рад тебе, Андрюша. Сейчас я оботрусь, потом посидим, попьем чайку, побеседуем.
Он обтерся до пояса сперва мокрым концом полотенца, потом сухим, надел белую с вышитым воротом рубашку, брюки, босые ноги всунул в ременные желтые сандалии, нарезал ржаного, деревенской выпечки хлеба, поставил на круглый стол фаянсовую масленку со сливочным маслом, дотоле стоявшую под столом в кастрюле с холодной водой, сходил в общую кухню (в доме была коридорная система), принес оттуда два чайника — один большой, медный, другой маленький, фарфоровый с розовыми цветочками, налил Андрею и себе по стакану крепкого темно-коричневого чая.
— Давай немного подзаправимся, — гостеприимно сказал Сергей, одной рукой пододвигая к Андрею сливочное масло, другой — стакан с чаем.
Андрей намазал ломтик черного хлеба маслом.
— А как у тебя с защитой диссертации? — спросил он.
— На осень назначили… Но теперь не знаю… война…
Раздался слабый стук в дверь.
— Пожалуйста! — крикнул Тоболин.
Дверь не открывалась. Сергей поднялся, сам открыл ее. За нею оказался писатель Дарский в коричневом костюме, светлой рубашке с серым галстуком, с портфелем в руке и со свернутым черным плащом на плече.
— А, Борис Дмитрич! — радушно воскликнул Тоболин. — Милости прошу к нашему шалашу! Какими судьбами?
Дарский не спеша переступил порог, остановился, поздоровался с Тоболиным за руку, вежливо ответил:
— По командировке газеты в ваше село. А к вам специально… по поручению редактора альманаха. Оказывается, и вы тут? — добавил он, обращаясь к Андрею. — Здравствуйте! Вы-то зачем и как попали?
— А я здешний… у меня тут мать, отец.
— Вон что! — удивился Дарский. — А я считал вас коренным горожанином.
Тоболин поставил возле круглого стола третий стул.
— Прошу! — пригласил он Дарского, стоявшего поодаль от порога с портфелем и плащом. — Садитесь с нами чай пить.
— Чайку с дороги можно. — Мягкая, добрая улыбка не сходила с худощавого лица гостя. — Его же и монаси приемлют.
— Монаси совсем иной напиток приемлют, — улыбнулся Тоболин. — Но у нас такого напитка, увы, нет… не обессудьте, Борис Дмитрич.
— Ну что вы, что вы! Не сочтите за намек. Насчет монасей я ведь просто так, ради красного словца, — смущенно сказал Дарский.